следующая »»

Борис Мячин (Йорик)

Сумма безумия 

(историко-медицинское освидетельствование)

Introductio

В лето 2003-е от Рождества Христова. Во имя Господне. Аминь.

Бедное Средневековье! Сколько камней было брошено в его похолодевшее тело, сколько хвалебных эпитафий было сложено в его честь, а оно всё еще ворочается в гробу и напоминает нам о своём существовании. Расстрелянное железнобокими пуританами Оливера Кромвеля, проткнутое штыками Французской революции, извращенное донельзя многочисленными «историческими» фильмами и ролевыми играми, Средневековье до сих пор шевелится и шепчет, подобно Калигуле в пьесе Альбера Камю: «Я ещё живой!»

«Мы живем среди последних духовных и материальных останков Средневековья», – сказал Жак Ле Гофф, и в этих словах заключена горькая, а может быть, и гордая правда. Новое время загнало Средневековье в резервации, названия которых всем хорошо известны: университет, парламент, Церковь. Но даже здесь Средневековье сохранилось только в имени (в универсалии, говоря языком средневековой философии), в некоторых обычаях, суть же вещей давно уже не та.

Впрочем, есть одна резервация, жизнь в которой, в общем, соответствует духу XI – XIII веков. Это сумасшедший дом.

Не удивляйтесь. Французский учёный Мишель Фуко, умерший от СПИДа (он был гомосексуалистом), написал замечательную книгу «История безумия в классическую эпоху». Мы не будем здесь её пересказывать, кому понадобиться – прочитают сами, но суть вкратце такова.

До XIX века в Европе не существовало профессиональной психиатрии – по одной простой причине. Не было сумасшедших. Маньяки и кретины были придуманы врачами, которым нужно было как-то оправдывать своё занятие.

Грубо говоря, в эпоху Средневековья большинство людей было сумасшедшими. С нашей, современной точки зрения. С точки зрения средневековых людей ненормальными как раз можно посчитать нас с вами. Нормой в Средневековье было как раз всё то, что презирается и отвергается современной «цивилизацией»: религиозный фанатизм, религиозная нетерпимость, милитаризм и т. п. «Цивилов», т.е. людей, заинтересованных исключительно в улучшении условий личного быта, в XI – XIII веках недолюбливали и по возможности били.

Но уже в самом начале XIV века ситуация начала резко меняться. Всё началось с того, что французский король Филипп Красивый решил расправиться с самыми закоренелыми безумцами Средневековья – тамплиерами. Их арестовали, обвинили в богохульстве и сожгли. И – покатилось.

Собственно говоря, печально знаменитую «охоту на ведьм» XV – XVI веков нужно рассматривать как грандиозную, растянутую во времени революцию, в результате которой представление о нормальном и ненормальном поменялось ровно на 180 градусов. Большая часть безумцев была объявлена ведьмами и колдунами и сожжена. Тех, кого не удавалось подвести под буллу Иннокентия VIII (1484), сажали на «корабли дураков» и отправляли куда подальше.

Самые знаменитые «корабли дураков», вне сомнения, каравеллы Колумба. Колумб был законченным психом, ведь только психу могла придти в голову мысль плыть через весь океан в поисках какой-то призрачной Индии. По сути дела, Колумб был последним крестоносцем – на парусах его гордо красовались большие черные кресты. Интересно, почему до сих пор историки не обратили внимания на столь значимую деталь?

Но даже Великие географические открытия и религиозные войны XVI – XVII веков не смогли полностью истребить средневекового безумия. Безумцы стали рисовать безумные шедевры и делать совершенно безумно-гениальные научные открытия. Тогда «цивилы» изобрели сумасшедший дом. Первый дурдом был в Англии в елизаветинскую эпоху и назывался Бедлам. И великий безумный драматург Уильям Шекспир, побывав, видимо, в Бедламе, восклицал в своей великобезумной пьесе «Король Лир»: «Посмотрите на этих людей! Мы – фальшивые, а они – настоящие!»

Дальше рассказывать бессмысленно. Сумасшедшими были объявлены Ницше и Ван Гог, Достоевский и Бодлер, – те, кто всей своей душой ненавидел обывательский уклад жизни. Популярное изложение механизма насильственной идиотизации человеческой личности содержится в пьесе Грибоедова «Горе от ума» (можно еще вспомнить «Полет над гнездом кукушки»).

Так что, если вы желаете познакомиться со Средневековьем поближе, вам абсолютно необязательно учить латынь и «рыться в хронологической пыли бытописания земли», то бишь в источниках. Не надо с утра до ночи сидеть в Публичной библиотеке, окружая себя всё большим и большим количеством томов какого-нибудь аббата Миня. Забудьте вообще о существовании исторической науки. Сходите на экскурсию в сумасшедший дом, а еще лучше поживите там с недельку, посмотрите в глаза так называемых «больных». Вы поймете, что именно здесь, в сумасшедшем доме, скрываются от мира до поры до времени Франциск Ассизский и Ричард Львиное Сердце, Григорий VII и Жанна д’Арк, Фома Аквинский и Джироламо Савонарола, – все те, о ком пойдёт дальше речь в нашем безумном опусе.

Mania religiosa

Как, к примеру, реагирует среднестатистический петербуржец на идущую по Невскому процессию кришнаитов с пением, плясками и приставанием к прохожим? Правильно, покрутит пальцем у виска, а то и в морду даст. В Средневековье крестный ход или флагеллантская демонстрация были в порядке вещей, они охватывали весь город с округой (как минимум).

Вне сомнения, первостепенное средневековое сумасшествие – mania religiosa. Средневековье панрелигиозно, в отличие, скажем, от Античности, над которой безраздельно царствует панлегизм. Mania religiosa может быть разделена на несколько подвидов, которые мы рассмотрим чуть ниже. Но для начала охарактеризуем болезнь в общих чертах.

Религия, по определению Фрезера, есть форма человеческого сознания, предполагающая существование и поклонение некоей или неким сверхъестественным силам. В этом смысле религией не является буддизм, в котором существование Бога, как, впрочем, и существование мира и человеческой души, отрицается. Ничего общего с религией не имеют и магические практики, например, герметическая или даосская.

Иными словами, религия – одна из форм шизофрении. Если кто-то видел фильм «Игры разума», тот должен понимать, что это такое. Поставьте на место людей, являвшихся Джону Нэшу, ангелов – и вы получите классический религиозный экстаз, описанный в истории обращения апостола Павла. Причем, заметьте, еще никто не доказал, что шизофренией не является современное безрелигиозное видение мира. Отсутствие неких элементов картины мира может быть не меньшим безумием, чем наличие дополнительных. Всё зависит от того, что конкретно считается шизофренией в данный исторический период.

Средневековые люди мыслили исключительно в религиозных категориях. А откуда, спрашивается, им было взять иные? Вся их жизнь, с рождения до смерти регулировалась католической обрядностью, время они узнавали по бою колокола. Цивилизационные границы также определялись по религиозному признаку: мы – Христианский мир, а там – язычники (сарацины, литовцы) или схизматики (греки, сербы, русские).

Видения были нормой средневековой жизни. Существование Бога, ангелов, святых не подвергалось никакому сомнению. Было бы аберрацией состояния утверждать, что в Средневековье были стопроцентные атеисты. Конечно, характер влияния Бога и дьявола на мир, особенно к концу Средневековья, определялся по-разному. Но в XI – XIII веках запросто можно было пойти в сортир и наткнуться на беса. Еще в VII веке дьявол приходил к одному из испанских епископов, но тот, пользуясь своей пастырской властью над ним, заставил его снимать с себя сапоги.

Надо сразу сказать, что мистика мистике рознь. Западная (католическая) мистика во многом отличается от восточной (православной) аскетико-мистической традиции. Только на Западе был возможен такой феномен, как стигматы Франциска Ассизского. Западная мистика, вообще, характеризуется своей чрезвычайной плотскостью. Ощущение тела у средневекового человека было весьма странным. С одной стороны, тело – темница души (Григорий Великий), с другой…

Особое место в истории Средневековья занимает женская мистика, она может быть выделена в особый подвид mania religiosa. Мистические откровения блаженной Анжелы или Терезы Авильской вошли в золотой фонд материалов к теории психоанализа. Иной раз, читая их, невольно задаёшься вопросом: это средневековый текст или эротический роман XX века? Дело в том, что все эти женщины описывают Христа как своего непосредственного и вполне плотского любовника. Они подробно рассказывают о том, как они обнимают его тело, целуют его распятые руки и т. д. И всё это с настолько прозрачным libido, что диву даёшься, почему их канонизировали. Бедных монашенок можно понять: запертые в четырёх стенах, без возможности поговорить с лицами мужеского пола (по цистерцианскому уставу, например, это было запрещено), на хлебе и воде – не такое пригрезится.

Хотя, конечно же, самый яркий пример женской mania religiosa – Жанна д’Арк. В её случае сексуальные перверсии причудливо сплелись с политическими реалиями XV века. Жанна была истеричкой, с точки зрения современной психиатрии, разумеется. И Люк Бессон достаточно правдиво закрепил эту точку зрения в своём фильме. Но мы должны понимать, что именно безумие Жанны спасло Францию. Если бы Жанна не психовала и не давила ежеминутно Карлу VII на мозги, Франция сейчас была бы, как минимум, без Бургундии и Бретони. Встаёт закономерный вопрос: а такая ли уж плохая штука безумие, если оно приводит к таким хорошим результатам?

Другая крайность средневековой религиозности – весьма рациональная и мудрёная теология. Mania teologica начала распространяться в Европе в начале XII века. Это была страсть к познанию и определению основополагающих принципов бытия. Первым очевидным, исторически зафиксированным больным был знаменитый кастрат Пьер Абеляр, он заложил, по сути дела, фундамент того, что называется схоластикой. Его знаменитая фраза «Nihil credentum nisi prius intellectum» («Ничему не должно верить, если это не обосновано доводами разума») стала главным вектором средневековой богословской мысли. Он же основал одну из парижских школ, ставшую ядром самого известного средневекового университета – Сорбонны.

История средневековых университетов – это история перманентных драк. Дрались все. Во-первых, студенты дрались с горожанами. Пойдут вечерком пива выпить в какой-нибудь кабачок – наутро парижский прево хватается за голову, что ему делать с кучей раненых, а то и убитых. Потом студенты дрались между собой – по «нациям». В XV веке в Пражском университете чешские студенты обиделись на немецких и выбросили их из окна. Так начались знаменитые Гуситские войны. Наконец, студенты и профессора били друг друга во время диспутов, когда понимали, что разумом проблему соотношения вещей и универсалий не решить. Вот до чего доводит людей любовь к науке – до безумия.

Безумнее всех безумных был Фома Аквинский. Про него рассказывают замечательный и очень показательный анекдот. Фома был угрюмым, погруженным в себя флегматиком очень внушительных физических габаритов, так, что его даже прозвали Быком. Однажды его позвали на светский приём к французскому королю Людовику Святому. Фома пришел, сел в уголке. Идут куртуазные беседы, дамы мило улыбаются рыцарям, кто-то интригует, кто-то к королю подмазывается, про Фому все забыли. И тут он ка-ак даст своим кулачищем по столу: «А всё-таки, – говорит, – мы расправимся с этими манихеями!» Ну, не сумасшедший ли?

Фома воплотил в себе интеллектуальный католический архетип – страсть к всевозможным обобщениям. Так называемые «суммы» не менее красивы по своей грандиозности и детальности, чем готические соборы. Это были первые европейские энциклопедии. По тому же принципу «суммирования» будут работать позже и Данте, и Дидро, и даже Джойс и Толкин. Такая тщательность в современной медицинской психологии вызывает большое подозрение – она считается одним из эпилептических синдромов. Итак, mania teologica – сублимированная эпилепсия.

Конечно, в большинстве своём простые горожане, крестьяне, рыцари в догматических вопросах разбирались очень плохо. Чтение Библии было запрещено церковными уставами по вполне понятным причинам: дабы не совратить и не вовлечь в ересь (когда в начале XVI века Библию начали читать и печатать, началась Реформация). Однако существовал очень мощный институт донесения новейших богословских идей до народа – проповедь. Схоластические хитросплетения парижских докторов мгновенно перекладывались в популярную форму городскими священниками и многочисленными бродячими монахами, в массе своей учеников тех же профессоров. Проповедники пользовались в народе заслуженной славой. Так, на проповеди Бертольда Регенсбургского собирались тысячи человек. Иногда проповедники начинали нести отсебятину, тогда рождалась ересь, как в случае с Арнольдом Брешианским, недоучившимся у Абеляра.

Бациллы mania religiosa распространялись с потрясающей скоростью. Иногда слово какого-нибудь горячего проповедника или ересиарха моментально охватывало города, области и даже целые государства. Стоило Бернару Клервосскому рассказать байку о пресвитере Иоанне, якобы идущего на освобождение Иерусалима, как со всей Европы в прибрежные города начали стекаться обезумевшие рыцари и крестьяне, не желающие упускать свою долю добычи и славы.

Крестовые походы, вообще, типичное проявление mania religiosa. О первом крестовом походе без предварительного знакомства с учебником психопатологии лучше совсем не читать. Чего тут только не было! И собравшаяся в Клермон-Ферране толпа, радостным воем приветствующая крик папы Урбана II: «Этого хочет Бог!» И поверившее Петру Пустыннику простонародье, отправившееся в Палестину невооруженным и перебитое при первой же встрече с мусульманами. И рыцари с окровавленными руками, через трупы невинных иудеев рвущиеся к Гробу Господню.

Крестовые походы не ограничивались одной Палестиной. Крестовым походом может, в принципе, считаться и норманнское завоевание Англии 1066 года, свершившееся по благословению папы, и экспансия Тевтонского ордена в Прибалтике, и испанская Реконкиста. Всё это были проявления католического миссионерства, в которых, как и полагается по католической догматике, меч светский шел рядом с мечом духовным. Был, наконец, и самый жестокий, самый страшный крестовый поход внутри самой Европы – альбигойский. О нём мы вскоре и поговорим.

Но для начала определимся с политическим устройством Европы в начале XIII века.

Mania teocratica

Не стоит отождествлять средневековую религию с христианством. Огромное количество средневековых ересей своим источником имеет совершенно нехристианские традиции. «Христианскость» римско-католического вероисповедания, вообще, под большим вопросом. Напомним, что главной точкой расхождения католической и православной Церквей 1054 года послужил догмат filioque. Filioque – исхождение Духа Святого «и от Сына» – в Средневековье читалось как «и от папы». Здесь железная логика средневекового символьного мышления. Дух Святой исходит от сына, папа – наместник Христа на земле, следовательно, Дух Святой исходит и от папы. Иными словами, совершенно неподражаемым образом в Символ Веры было втиснуто положение о верховной власти римского первосвященника. В Константинополе эту подмену понятий почувствовали, и Михаил Керуларий предал папу анафеме, а с ним заодно и весь Запад. Так началась история того цивилизационного образования, которое сейчас называется Европой.

Вообще-то, претензии римских епископов на вселенскую («католическую») теократию начались ещё раньше, в середине VIII века, когда Пипин Короткий подарил папе ряд земельных владений, ставших ядром так называемого Государства святого Петра (на исторических картах оно обыкновенно отмечается фиолетовым цветом и именуется Папской областью). Тогда же, в середине VIII века, в папской канцелярии была сфабрикована самая, наверное, грандиозная фальшивка за всю историю человечества – «Константинов дар». Это был документ, в котором якобы от лица римского императора Константина, легализовавшего христианство, римскому епископу передавалась вся полнота не только духовной, но и светской власти. Свои теократические притязания папы основывали, прежде всего, на «Константиновом даре». Только в XV веке знаменитый филолог («гуманист») Лоренцо Валла доказал неаутентичность подложного документа. Император Константин не мог писать на такой безбожно дрянной латыни.

Но в XI – XIII веках филологическая дисциплина была на низком уровне, и «Константинов дар» считался подлинником. В конце XI века он приобрел более чем актуальное значение. Папа Григорий VII, известный также как Гильдебранд, начал приводить теократическую программу в действие. И сразу же столкнулся с главным соперником – имперской идеей в лице известного сатаниста Генриха IV. Считается, что Генрих проиграл, он был вынужден с непокрытой головой и в рубище простоять несколько дней под стенами папского замка в Каноссе. Однако при более внимательном рассмотрении событий становится ясно, что это был всего лишь ловкий политический ход, долженствующий ввести Григория VII в заблуждение. Сразу после Каноссы Генрих собрал войска и продолжил войну. Она длилась еще несколько десятилетий, уже при преемниках Генриха и Григория, и закончилась «ничьёй» – Вормсским конкордатом 1122 года.

Следующий матч в Кубке обладателей кубков начался в конце XII века, когда после нелепой смерти Фридриха Барбароссы, утонувшего во время третьего крестового похода в одной из сирийских речек, в Германии началась драка между Гогенштауфенами и Вельфами. После смерти Целестина III, 9 января 1198 года, папой был избран кардинал-диакон Джованни Лотарь-Конти, получивший имя Иннокентия III. Первым делом новый первосвященник навел порядок у себя дома, то есть в Риме. Затем последовала череда войн и интердиктов, в результате которых практически все государи западной Европы признали себя вассалами папы.

Первым на грубость нарвался французский король Филипп-Август. На него снизошло большое человеческое несчастье – он влюбился. В Агнессу де Меран, дочь одного из тирольских князей, и женился на ней. Всё бы ничего, только у короля к тому времени уже была жена – датская принцесса Ингеборга. Как говорится в пьесе Григория Горина: «Хочешь иметь любовницу – пожалуйста. Сейчас все имеют любовниц. Но – жениться?» Иннокентий III возмутился. Ведь если позволить Филиппу-Августу развестись с женой, то и прочие государи, наконец, сами граждане последуют такому примеру, а брак – это вам не хухры-мухры, брак – это, понимаешь, таинство, освященное Церковью. На Францию наложили интердикт.

Интердикт, то есть запрещение богослужений, имел страшное по силе воздействия на умы Средневековья влияние и был эффективнейшим инструментом в руках пап, прямой дорогой идущих к мировому господству. Жизнь в стране, казалось бы, замирала, когда произносился интердикт. Закрывались двери храмов, снимались колокола, нельзя было ни крестить, ни венчать, ни соборовать. Трупы лежали на дорогах без погребения, родившиеся младенцы формально не существовали. Люди ходили в траурных одеждах, не брили бород. Души наполнял ужас невозможности будущего. Вряд ли такое было бы возможным, если бы mania religiosa не владела сердцами средневековых безумцев. Интердикт с Франции сняли только когда Филипп-Август расстался с Агнессой и вернул заключенную в монастыре Ингеборгу.

Через два года, в 1204 году, арагонский король Педро III, для которого Иннокентий III сделал ряд мелких услуг, добровольно подчинился Риму и обязался платить ежегодную дань.

В 1205 году колесо mania teocratica докатилось до Англии. Небезызвестный Иоанн Безземельный, брат Ричарда Львиное Сердце, воспротивился папской креатуре епископа Кентерберийского. Понятное дело, на Англию наложили интердикт. Иоанн велел вешать тех клириков, которые подчинятся папе. В порыве безумия он начал грабить даже своих – английских баронов. Бароны обиделись и взбунтовались. Вскоре последовало и крайнее средство – Иоанна отлучили от Церкви, т. е. по средневековым понятиям поставили вне закона – любой человек мог его убить как отступника. Зажатый в угол, он был вынужден признать себя вассалом Рима со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и с обязательством ежегодной дани в 1000 марок (подписанный Иоанном документ ещё много раз будет всплывать на протяжении английской истории, вплоть до Генриха VIII).

Последним штрихом к портрету папской теократии стала коронация брауншвейгского герцога Оттона немецким императором и отмена Вормсского конкордата в 1209 году. Это был разгром. Папа Иннокентий, практически не прибегая к военным средствам, подчинил себе Христианский мир. Европа, по сути дела, стала единым теократическим государством во главе с римским первосвященником. Все короли стали его вассалами.

Католичество семимильными шагами шло к мировой гегемонии. В 1201 году в устье Даугавы была основана Рига, ставшая плацдармом для средневекового «натиска на Восток». В 1204 году крестоносцы нанесли предательский удар по Константинополю, и на землях Византии, с молчаливого согласия Иннокентия III, была создана Латинская империя. В 1212 году испанцы наголову разбили мавров при Лас-Навас-де-Толоса.

Что это, если не болезнь, не mania teocratica? Являющаяся, на самом деле, одной из форм мании величия – но формой очень странной – общественной. Папа Иннокентий не был одинок в своём безумии, ему сочувствовали и его поддерживали практически все пограничные государства Европы, рыцарско-монашеские ордена, мелкие гвельфские города и дворянские кланы.

Что это, если не исключительно масштабная одержимость бесами? И глубоко прав был Федор Михайлович Достоевский, видевший в католицизме продукт соглашательства с дьяволом. Всё то, что отверг Христос во время искушения в пустыне, католицизм принял, в первую очередь, обещание господства над миром.

И только одна область внутри Европы ни на каких условиях не желала подчиняться папе. Более того, именно отсюда в адрес католической Церкви неслись самые дерзкие проклятия, перед которыми меркнет даже ненависть сарацин и византийцев.

Это был Лангедок.

Mania heretica

Одной из наиболее тяжелых форм mania religiosa является mania heretica. Ересь, то есть отпадение от канонической, церковной точки зрения, обыкновенно сопровождается рядом действий, которые трактовать иначе, как безумие, нельзя. Можно сказать, что церковный канон, с медицинской точки зрения, играет роль своего рода сдерживающего фактора, некоего успокоительного средства, не принимая которого, человек подвергается нервному расстройству. И прав был великий параноик Карл Маркс, утверждавший: «Религия – опиум для народа». Опий, действительно, в малых дозах используется врачами. Но передозировка грозит сумасшествием и наркозависимостью.

Что, к примеру, можно сказать о раннехристианской секте циркумцеллионов (т. е. «вокруг бродящих»), иначе донатистов, получивших свое название оттого, что они бродили по окрестностям Карфагена и, увидев какого-нибудь прохожего, приставали к нему с просьбой: «Убей нас во имя Христа» (донатистов подробно описывает очень жестко расправившийся с ними епископ города Гиппона – блаженный Августин)? Или о русских старообрядцах, периодически устраивавших массовые самосожжения – знаменитые «гари»?

Корни альбигойского вероучения лежат достаточно далеко от Лангедока – в Персии III века н. э., где жил легендарный Мани, совершенно безумный (конечно, слово «Мани» только по звучанию совпадает со словом mania, но всё-таки) художник и каллиграф, создавший свою оригинальную концепцию мироздания. Суть её в следующем.

Есть два бога, добрый и злой, причём добрый отождествляется с духом и светом, а злой – с материей и мраком. Человеческая сущность также двойственна. Тело – от злого Бога, дух – от доброго. Смысл человеческой жизни в освобождении от оков плоти. Люди должны сторониться всякого рода земных наслаждений, в первую очередь секса. Люди, достигшие изнурительным аскетическим путём духовного совершенства, попадают в царство добра, душа же не вполне очистившаяся, помраченная удовольствиями этого мира, переходит в другое тело (не обязательно человеческое, это может быть любое теплокровное животное).

Манихейская философия, по сути дела, была реконструирована в фильме братьев Вачовски «Матрица», с тем только отличием, что на место гностического Демиурга, создавшего мир, был поставлен компьютер. Мир, окружающий нас и включающий в себя человеческую плоть, – зло. Вот основной пафос манихейства.

Мани, объявивший себя мессией (Христос, с его точки зрения, был приблизительно тем же, чем были все «матричные» мессии до Нео), был арестован по инициативе зороастрийских жрецов и принял мученическую смерть в тюрьме в 276 году. Но его учение распространилось от Прованса на западе до Уйгурии на востоке.

В Прованс и Лангедок манихейство попало, по-видимому, из Болгарии, где было известно под именем богомильства. Первые упоминания о катарах (греч. «чистые») во Франции относятся к XI веку. Монах Рауль Лысый утверждал, что начало ереси положила некая женщина, явившаяся из Италии. К XII веку катары прочно закрепились в окрестностях города Альби, отсюда и собирательное прозвание всех южнофранцузских еретиков.

Для того, чтобы понять, почему катарство получило такое большое влияние и почему для его искоренения в конечном счете понадобилась военная сила, необходимо еще раз обратиться к характеристике интеллектуальной атмосферы Высокого Средневековья.

Это была, воистину, эпоха «брожения умов». Достаточно прочитать «Historia calamitatum mearum» Абеляра, чтобы убедиться в том, насколько молодежь XII века была одержима жадным поиском истины. Казалось, вся Европа пришла в движение. Люди бросали дома, родных, уезжали за сотни миль только для того, чтобы выслушать очередного «учителя».

Католическая догматика не давала ответов на многие вопросы, встававшие перед пытливыми умами Средневековья. Самым главным из них был вопрос теодицеи, т. е. «оправдания Бога». Мог ли всеблагой Бог, Бог, создавший мир и человека, быть виновником всего того земного зла, которое мы так часто наблюдаем в повседневной жизни?

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену

напишет 400 лет спустя Шекспир.

Ответ на этот вопрос давали катары. Бог, утверждали они, не может сотворить ничего злого. Зло есть материя, окружающая нас реальность, «матрица». Освободи свой дух от плоти, наплюй на земные богатства и наслаждения, это всё соблазны дьявола. Ищи прежде всего Царства Божия.

Всё это было очень похоже на христианство, и люди невежественные, неопытные, особенно молодежь, покупались на такие, казалось бы, нравственные и правильные речи. Но за вкусной приманкой скрывался острый крючок. Людям, вступившим в секту, через некоторое время начинали объяснять «правду жизни».

Бог? А кто такой Бог и что он сделал для человечества? Бог произвел потоп, разрушил Содом и Гоморру, дал законы возмездия и обрезания, беспощадно истреблял египтян и хананеев, этот Бог не может быть добрым. Христос? Христос, который благословил брак в Кане, накормил пять тысяч человек двумя хлебами и, вообще, во многом потакал человеческим слабостям, – не, это неправильный Христос. Правильный Христос всегда жил в Небесном Иерусалиме, а вместо него приходил демон. Вот тебе, бабушка, и «очень похоже на христианство».

Я бы не писал о делах давно минувших дней с такой уверенностью, если бы не знал, что точно такая же методика «промывки мозгов» используется в многочисленных тоталитарных сектах, расплодившихся, как грибы, по всему бывшему Советскому Союзу после 1991 года. Точно так же действуют кришнаиты и саентологи.

Проповедничество, точнее, вербовка неофитов, была поставлена у катаров на очень широкую ногу. Их агенты, носившие обыкновенно чёрную одежду, доходили до Германии и Шампани, не говоря уж о близкой к Провансу и географически, и климатически, и этнически Северной Италии. Катарам было запрещено клясться, но разрешено лгать в целях сохранения и распространения учения. Катары создали систему уклончивых ответов на стандартные догматические вопросы католических церковников. Так, они утверждали, что веруют в Бога (умалчивая, в какого именно), в воскресение (недоговаривая, что имеют в виду не телесное восстание из мёртвых), в крещение (естественно, своё, катарское, а не католическое). Замечателен в этом аспекте эпизод из романа Умберто Эко «Имя розы», когда инквизитор спрашивает келаря Ремигия, в какую церковь он верует. "Ваша милость, - растерянно отвечал келарь. - Скажите мне вы, в которую церковь веруете как в истинную". - "Я верую в истинную римскую церковь, единую, святую и апостольскую, руководимую папой и его епископами". - "В это и я верую", - сказал келарь. - "Поразительная изобретательность! – выкрикнул инквизитор. – Поразительная ловкость в игре словами! Вы все слышали?! Он имеет в виду, что верует в то, что я верую в упомянутую церковь!»

Катарство было зеркальным отображением католицизма. Бог и дьявол поменялись местами, подобно тому, как наш двойник в зеркале поднимает правую руку, когда мы поднимаем левую. У катаров была своя церковь, свой папа, свои священники и обряды. Но самое главное отличие было в полярности мироощущений: католики принимали жизнь со всеми её горестями и редкими минутами счастья, катары же отвергали не просто церковные и социальные институты средневековой Европы – они отвергали саму жизнь.

Иными словами, на пресловутый вопрос принца Гамлета катары чётко отвечали: «Не быть!» Но самоубийство не выход из ситуации, не освобождение духа от тенет материи, ибо есть переселение душ, и, убив себя, ты не только не достигнешь желанного результата, но, напротив, твоя душа вселится в какую-нибудь собаку или корову, «и будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь». Поэтому нужно не просто «свести все концы ударом кинжала», но дойти до максимального отвращения к жизни. Наиболее точно катарскую доктрину сформулировал неизвестный науке обитатель общежития ЛГИТМиКа (Опочинина, 8), оставивший на стене курилки знаменательную надпись: «Жажда жизни – ничто, смерть жажды жизни – всё!»

При этом катары были убеждёнными пацифистами. Альбигойский кодекс, вообще, запрещал убивать всех теплокровных животных (они могли быть воплощениями других катаров). «Совершенным», т. е. посвященным в истинные тайны манихейской традиции, предписывалось не оказывать никакого физического сопротивления властям. Впрочем, для основной массы верующих делалось исключение, и лангедокские и провансальские феодалы всегда были готовы поддержать оружием своих духовных наставников (им нравились положения катаров о ненужности подчинения папам и королям).

К 1208 году катары довели всех правоверных католиков, как говорится, до белого каления. «Мерзостной пеной в тысячу ручьев растекались они по тысяче дорог и тропинок Европы», - говорит герой того же Эко. Милан, Парма, Флоренция стали жертвой этой идеологической чумы XIII века. Дошло до того, что папа Иннокентий III не мог даже приехать в свой замок в Витербо, опасаясь еретиков. Альбигойцы откровенно богохульствовали, называли католическую Церковь Великой Блудницей Вавилон, рисовали Богородицу с одним глазом, выказывали непочтение к кресту. В некоторых деревнях и замках Тулузского графства католические храмы просто уничтожали. В самом начале 1208 года Иннокентий III, поняв, что слишком долго ничего не предпринимал, отлучил от Церкви тулузского графа Раймонда VI, также неспособного, а, впрочем, и не желавшего обуздать ересь. В ответ на это еретики, а может быть, и сам Раймонд убили папского легата Петра де Кастельно. Это была последняя капля в чаше терпения римского папы. Был объявлен крестовый поход. На французский юг начали стекаться католические фанатики со всей Европы. Кого тут только не было! Собственно французы, бургундцы, овернцы, гасконцы, немцы, одних только рыцарей было около 20 тысяч. Особенное место занимали рутьеры – простолюдины-разбойники, искавшие легкой наживы, наглые, вечно пьяные ублюдки, их было до 15 тысяч.

Война, точнее резня, началась в июне 1209 года. Мы не будем подробно пересказывать её ход, нужно же и поиграть во что-то. Для представления себе атмосферы Альбигойской войны достаточно рассказать о штурме Безье, первого города, вставшего на пути крестоносного воинства. На его стены бросились рутьеры. Без доспехов, в одних рубашках, предводительствуемые своим «королем», с диким криком они внезапно кинулись на стены и ворвались в город. Рутьеры убивали всех: женщин, детей, стариков, священников. Не получив возможности вволю пограбить, они подожгли город. Потом уже подключились запоздавшие рыцари, они искали еретиков. Во время штурма Безье, по официальному донесению легата папе, погибло до 20 тысяч человек.

Но катары не принадлежали к числу людей, боящихся смерти, ведь смерть была для них освобождением от «мирового зла» – материи. Мученическая смерть считалась почётной. «Там было сто сорок еретиков в сане «совершенных», – пишет Пётр Сернейский, – если не больше. Был разведён большой костёр, и всех их туда побросали. Нашим не было необходимости даже их туда бросать, ибо, закоренелые в своей ереси, они сами в него бросались».

Безумие, охватившее в начале XIII века пол-Европы, не поддаётся никаким классическим медицинским дефинициям. Больше всего вышеописанное смахивает на массовую эпидемию белой горячки, в которой человеку начинают мерещиться всякого рода злобные твари, окружающие его, и тогда человек вполне способен в припадке убить по-настоящему. Однако, заметим, катары абсолютно не испытывали никаких фобий, обыкновенно белой горячке сопутствующих. Они принимали зло окружающего их мира как данность и готовы были бесстрашно погибнуть.

Не исключено, что катары использовали мощные психостимуляторы, вроде тех, которые были в ходу у современным им исмаилитов и тех, которыми накачивают современным нам арабских и чеченских камикадзе. До сих пор бытует легенда о некоей «провансальской травке», не подтверждённая, впрочем, ни одним источником.

Мы никогда не узнаем всей правды о катарах. Все книги альбигойцев были сожжены инквизицией, а может быть, и спрятаны самими альбигойцами. Катары так тщательно берегли свои тайны, так ловко умели скрывать свою веру, так искренно лгали, что поневоле задумаешься: а не «законспирировались» ли они до наших дней?

Mania feodalica

Вдоволь насладившись созерцанием умирающих на костре альбигойцев, давайте теперь поговорим о самом прекрасном и романтическом, что было в Средневековье – о рыцарстве.

Есть расхожая точка зрения, согласно которой рыцарь был глуп, туп, необразован, жил в вонючем грязном замке и, вообще, чуть ли не под себя ходил. Надо полагать, что эта точка зрения придумана людьми, в точности соответствующими обрисованному ими портрету. При более детальном рассмотрении источников выясняется, что рыцарские замки хорошо протапливались и проветривались, их хозяева носили красивую одежду и ели вкусную пищу.

Не соответствует действительности также представление об исключительной несведущести рыцарства в религиозных и юридических вопросах. Конечно, нельзя отрицать тот факт, что в Германии XIII века господствовало «кулачное право», но, с другой стороны, мы имеем свидетельства прекрасной начитанности и образованности представителей рыцарского сословия. Если, спрашивается, Фридрих II был настолько далёк от высокой учености, то зачем ему нужно было основывать в Неаполе университет? Если рыцари были настолько безрелигиозны, как иногда утверждается, то почему они часами стояли на коленях перед своим духовником и каялись во всех возможных и невозможных грехах? Почему Симон де Монфор, стремившийся, якобы, только к завоеванию для себя земель в Тулузе, сразу после боя, сняв доспехи и обувь, шел молиться в церковь?

Конечно, основным занятием рыцаря была война, это была его профессия, специализация, как мы бы сейчас сказали. Рыцарь не мыслил себе жизни без войны. Мирное состояние его раздражало и выводило из себя. Англичане сто лет воевали с французами – куда, казалось бы, больше? Но, даже проиграв Столетнюю войну, они не успокоились и затеяли тридцатилетнюю драку между собой – войну Алой и Белой роз, так, что Генрих Тюдор в битве при Босуорте в 1485 году был вынужден орать во всю глотку: «Щадите простолюдинов, бейте знать!» Будущему английскому королю чрезвычайно не нравилось большое количество буянов в его будущем королевстве.

Средневековый рыцарь был, по ролевой терминологии, типичным маньяком. Желание славы было его главным поведенческим стереотипом. Ради славы он готов был ехать куда угодно: в Палестину, в Прибалтику, в Лангедок, да хоть к чёрту на кулички, главное, чтобы «поолдовиться», а потом «кидать пальцы»: «Вот вы в Святой земле не были, а я был…»

Но рыцарский кодекс налагал на рыцаря и ряд обязательств, исполнение которых было непререкаемым долгом, эти обязательства сводились к простому и короткому слову – честь (honner, отсюда и блатное русское «гонор»). Оскорбление чести смывалось кровью, а таковым могло считаться всё, что угодно. Забредёт, к примеру, какая-нибудь крестьянская коровёнка на поле, принадлежащее графу N, пиши пропало: через пять минут граф N объявляет войну герцогу M, сервам которого сия корова принадлежит. С самими же сервами граф N разбираться не будет – не дворяне.

Рыцарский кодекс включал в себя и чисто христианские обязательства: помощь слабым и бедным, высокое служение Богу, которое на практике выливалось в осознанную необходимость участия в крестовом походе и т. д. Сарацины и еретики слабыми и бедными не считались, кодекс распространялся только на «своих», поэтому сарацин и еретиков беспроблемно убивали и грабили.

Особое место в рыцарском кодексе занимает культ прекрасной дамы, на который Церковь всегда смотрела с большим подозрением, очень уж он не вписывался в богословские построения Аквината. Подозревала, но, в принципе, принимала, и Александр Сергеевич Пушкин имел полное право написать свою замечательную балладу «Жил на свете рыцарь бедный», в которой главный герой, начертавший на щите инициалы возлюбленной, попадает в рай, несмотря на то, что при жизни не особенно-то усердствовал в богопочитании.

Баллада эта, в контексте главной темы нашей статьи, вообще, показательна. Культ прекрасной дамы – типичное проявление средневекового безумия, одна из эманаций mania feodalica. Не случайно именно пушкинскую балладу читают герои романа Достоевского «Идиот», где она служит ключом к постижению образа князя Мышкина, своего рода «бедного рыцаря», обезумевшего от любви к Настасье Филипповне.

Любовь, вообще, если уж на то пошло, – безумие. Поневоле вспоминается диалог Волшебника и Медведя из «Обыкновенного чуда» Евгения Шварца: «А что ты сделал из любви к девушке?» - «Я отказался от неё». – «Значит, ты её не любил, ведь если бы ты её любил, тобою овладело бы высокое безумие, и ты перестал бы отвечать за свои поступки».

Любовь придумали в Лангедоке. До трубадуров любви не существовало, были какие-то глупые рассуждения о браке, о верности, но любви не было. Все трубадуры были сумасшедшими. Богатый и счастливый владетель своего замка трубадур Рюдель влюбился в графиню Триполи, которой никогда не видел (пилигримы из Антиохии занесли весть о её красоте и доброте). Он стал воспевать эту даму, потом решился увидеть её и посвятить ей себя. После многих приключений на море, едва живой, он с трудом доехал до владений своей дамы. Графиня, узнав о приезде знаменитого рыцаря, навестила его. Услыхав её голос, умирающий Рюдель поднял глаза, возблагодарил Бога, что тот дал ему возможность увидеть предмет своей идеальной любви. Он был счастлив тем, что мог умереть на её руках. Трубадур Видал, отвергнутый своей дамой, от печали и безнадёжной любви потерял рассудок. Ему казалось, что он император византийский. В раззолоченном бумажном венце, предмет потехи в замках баронов, он занимал своими песнями и своим несчастьем английский, тулузский и арагонский дворы.

Идеального рыцаря нарисовал, в конечном счёте, Александр Дюма в образе д’Артаньяна. Д’Артаньян, несмотря на то, что носит мушкетёрский плащ, а не доспех, отвечает всем средневековым понятиям: он ищет славы, он хранит свою честь, у него есть прекрасная дама (Констанция), после смерти которой он замыкается в себе, он верный слуга короля и Бога. Наконец, д’Артаньян превосходно владеет искусством придворной интриги – куртуазией, что во французской рыцарской культуре считается непременным атрибутом истинного рыцаря.

Но тот же Дюма уже в первых строках своего знаменитого романа удачно сравнивает д’Артаньяна с другим известным «последним рыцарем» - Дон-Кихотом Ламанчским, этим Ланселотом XVII века. Дон-Кихота все считают безумцем, но если присмотреться повнимательнее: что может быть безумного в искреннем служении добру, красоте и правде?

Conceptio

Играть в Средневековье чрезвычайно сложно. Недостаточно надеть красивые реконструированные костюмы и выучить Pater noster. Для того чтобы адекватно отразить средневековую ментальность, необходимо стать безумцем. Играть в Средневековье – значит бросить вызов Новому времени, взбунтоваться против всей той мещанской пошлости, которая окружает нас и считается «нормой», пойти на открытый конфликт с «врачами», «старшими сёстрами» и «санитарами» (вспомним опять же «Полет над гнездом кукушки»).

Весь вопрос в том, как это сделать. Ответ напрашивается сам собой: необходим слаженный механизм освобождения человеческой личности от штампов восприятия. Подобно тому, как врачи XIX – XX веков делали из нормальных людей идиотов, нам теперь из идиотов, сделанных этими врачами, необходимо сделать нормальных людей XIII века. Необходимо сломать стены сумасшедшего дома, в котором мы все обитаем, и вырваться на свободу.

«Будь самим собой» - этот гордый девиз Высокого Средневековья должен быть написан на наших знамёнах, он должен быть прибит к щитам, как инициалы прекрасной дамы в пушкинской балладе. Если ты рыцарь – будь рыцарем, старайся в строгости соблюдать этический кодекс военного сословия, если ты клирик – заботься о спасении вверенных тебе душ, если ты горожанин – трудись, ибо только тяжелым трудом искупишь ты свои грехи. Но прежде всего будь личностью, индивидуальностью, «несекомым» (именно так в Средневековье переводилось слово «индивидуальность» на русский язык) целым, а не обезличивающей «насекомостью». Не позволяй всякого рода умникам задурить тебе голову. Убей в себе агента Смита – это воплощение одинаковости, «нормальности» и «цивильности».

Было бы наивностью рассчитывать, что все игроки до заезда на полигон осознают необходимость мыслить и чувствовать иначе, чем в XXI веке. Не всем хватит смелости разучиться смотреть на реальность из окна сумасшедшего дома. Для достижения поставленной нами цели необходимо воспользоваться самой игрой, её ходом, её природой. Грубо говоря, человек должен приехать на полигон нормальным человеком, а уехать безумцем. Сама игра должна переделать человека, сама игра должна заставить его полюбить сумму средневекового сумасшествия.

В этом смысле на 10% игроков должны быть возложены относительные игротехнические обязательства. Необходимо около сотни правильно расставленных в системе игры персонажей, способных индуцировать безумие, людей, всегда готовых произнести вдохновенную речь или схватить хоругвь и с криком «Ave Mater Dei!» броситься в гущу боя. Нам нужны Жанны д’Арк и Наполеоны, нам нужны вирусы, способные расшатать устоявшееся сознание и пробудить к жизни средневековые инстинкты, дремлющие, вне сомнения, в душе каждого игрока.

Слава сумасшедшим рыцарям, ради Святой Земли бросающим вечно ноющих жен и сплетничающих старух, лузгающих семечки на скамейке перед родовым замком! Слава трубадурам, под дулом АК-74 молящим Бога не о рае, а о еще одной ночи в объятиях возлюбленной! Слава еретикам, сжигающим себя в знак протеста против войны в Ираке! Слава студентам кафедры медиевистики, из любви к Средневековью бьющими новистов! Да здравствует великое и непреходящее Безумие, да здравствуют (так называемые) Тёмные века! Ура!

Писано же сие на Петровом дворе в здании гильдии продавцов чупа-чупсов Бедным Йориком, шутом Эльсинорским, Великим Магистром Ордена Крысы, капитаном салдейских мушкетёров и келарем бастильского аббатства, кавалером ордена барона Мюнхгаузена семнадцатой степени и носителем именного кортика Катона Утического. R. I. P.

Postscriptum

Данная статья была написана мною с легкой подачи Андрея Мартьянова (Гунтера) для игры «Осада Монсегюра–2». «Интересно, но спорно», – заявили мне Гунтер и другие мастера. Статья была помещена на сайте игры, однако я не получил на неё ни одного развёрнутого ответа, ни по электронной почте, ни на форуме. Было грустно созерцать это «белое безмолвие», обрушившиеся на меня, тем более, что к тому времени меня уже выгнали с форума за «экстатические выкрики» и «гневные выпады» в адрес фашиствующих реконструкторов. Было это в ноябре-декабре 2003 года.

Наконец, в феврале, пришел ответ моего московского товарища, профессионального историка. Неожиданно для самого себя я узнал, что предпринял «попытку изложить довольно спорную, но интересную гипотезу, что средневековый социум – это общество истериков и психопатов в медицинском смысле». Мне поплохело, потому что все мои знания о психиатрии ограничиваются советским учебником для медучилищ. Честно говоря, я ставил перед собой совершенно другие задачи…

"средневековый социум – это общество истериков и психопатов в медицинском смысле" - ох, прав был тот неизвестный историк... То что, какие бы  "совершенно другие задачи" ни ставились при написании, но все равно спонтанно напрашивается вышеуказанный вывод - ИМХО, показательно. - Absentis

следующая »»