Глава 21

Хлеб против «Яблока дьявола»

Европа и «чертовы яйца»

Уже забыто, что европейцы привыкли к картошке сравнительно недавно. Европа, по выражению Ле Гоффа, всегда была «универсумом голода». Пищи всегда не хватало. К тому же христианство всегда подливало масло в огонь (св. Антония?) — ведь пост, как бы сегодня нам это не казалось диким, тогда длился треть года. И даже более того: существовали еще постные дни — среда и пятница — в которые запрещалось есть мясо. Собственно говоря, пост не ограничивается отказом от мяса. Это также отказ от яиц, молока, молочных продуктов, таких как, например, сыр и творог. Лишь в 1491 году было разрешено есть во время поста молоко и яйца. Также причиной строгого поста даже во время, от других постов свободное, являлось христианское суеверие. Например, в празднование «дня рождения» очередного христианского мученика (то есть его смерти), в день Усекновения главы Иоанна Крестителя, строжайше запрещалась употреблять в пищу все круглое: яблоки, картофель, капусту, лук, то есть то, что напоминает голову. В этот день нельзя было даже брать в руки нож и что-либо резать. Это что касается правил для обычных людей. Помимо них существовали правила для определенных групп населения, в особенности, для членов духовных орденов. Так, например, бенедиктинцы (соответственно, монахи, а не высшее духовенство) не могли употреблять в пищу четвероногих животных и т.д.

Христианское руководство, которое было отнюдь не против вкусно покушать, само было не в восторге от такого положения дел и постоянно пыталось выкрутиться из своих же догм. Так духовенство и их повара, например, расширили понятие «водяные животные», причислив к оным бобра (его хвост проходил под разрядом «чешуя рыбья»). Точно также потом будет в православии — священники будут есть бобров в пост, объясняя что «бобр водоплавающий — сиречь постный». Сложнее было с курицей — в вопросе о ее потреблении проблемы существовали вплоть до IX столетия, когда епископ фон Майнц наконец нашел лазейку в законе: птицы и рыбы были сотворены Богом в один день, поэтому должны быть отнесены к одному виду животных. И как можно есть рыб, выловленных из глубин морских, также можно есть и птицу, выуженную из тарелки супа.

Но все подобные ухищрения лишь разнообразили официальный стол духовенства, а народ по прежнему голодал. До XV века существовали запреты даже на приготовление макаронных изделий, так как в случае особенно неудачного урожая, мука была необходима для выпечки хлеба. Кроме хлеба питались еще кашей. Вплоть до эпохи Римской империи каша присутствовала в рационе всех слоев общества, и только затем превратилась в еду для бедняков. Однако у них она была весьма популярна, ее ели три и даже четыре раза в день, а во многих домах кроме хлеба и каши ничего никогда и не было. Такое положение вещей сохранялось вплоть до XVIII столетия, когда на смену хлебу и каше пришел картофель. Но путь «второго хлеба» на стол крестьянина и горожанина был очень тернист.

Первыми, по видимому, отведали картофель испанские моряки, обычно пополняющие запасы провианта на острове Чилоэ у побережья Чили, и, скорее всего, первые картофельные кусты в Европе выросли из привезенных оттуда клубней. Это произошло в середине XVI века. В 1553 году в испанском городе Севилье вышла книга Педро Чьезы де Леона — «Хроника Перу». И в ней мы находим первое упоминание о картофеле. «Паппа — это особый род земляных орехов; будучи сваренными, они становятся мягкими, как печеный каштан». В 1588 ботаник Каролус Клузиус (Carolus Clusius) написал акварель с изображением картофельного растения, которое он обнаружил в саду около Монса в Бельгии. Клузиус впоследствии опубликовал эту акварель в своей книге «История редких растений» («Rariorum plantarum historia», Антверпен, 1601). Первая английская публикация, описывающая картошку, появилась в ботаническом трактате «История растений» Джона Герарда (John Gerard's Herball) в 1597 году.

Долгое время картофель использовали весьма своеобразно: в конце XVIII века во Франции из его цветов делали букеты и украшения. Они были так модны, что настоящих не хватало, и для щеголих мастерили искусственные. В Германии картофель выращивали на дворцовых клумбах. И... никто его не ел! В известной мере благодаря настойчивой пропаганде французского аптекаря Антуана Парментье, автора «Трактата о выращивании и использовании картофеля», овощ наконец стали выращивать как пищевую культуру. Теперь на могиле парижского аптекаря, прославившегося популяризацией картофеля во Франции, неизменно растут кусты его любимого овоща. Немцы считающие, что первым новый плод привез в Европу Франсис Дрейк, поставили ему в городе Оффенбурге (Бавария) памятник, где бывший пират изображен с цветком картофеля в руках. Ради картофеля ему простили его пиратство. Надписи на памятнике гласят: «Миллионы людей, обрабатывающих землю, благословляют его бессмертную память». А по началу не везло не только картофелю: некогда красиво названные золотыми яблоками помидоры, также завезенные в Европу из Южной Америки испанцами и португальцами еще в XVI веке, тоже долго никто не ел. Помидоры украшали оранжереи, высаживались вокруг парковых ансамблей, красовались на клумбах, хозяйки держали их в горшках, однако никому не приходило в голову вкусить сочного плода. Все были уверены, что даже небольшое его количество провоцирует разрушение мозга, сопровождающееся жуткими галлюцинациями, и, как следствие, скоропостижную кончину. Прежде чем стать любимым овощем европейцев, индийские баклажаны тоже долгое время находились в опале. Еще древние греки и римляне называли их «яблоками бешенства», считая, что систематическое употребление баклажанов в пищу приводит к сумасшествию. Забавная, кстати, ситуация — народная молва здраво рассуждает: если сумасшедший, значит съел что то не то (ошибались только в источнике сумасшествия и галлюцинаций). А когда все «ели что то не то» — спорынью — и глючили, то это безумие считалось исключительно от дьявола.

Картофель в Европе приживался трудно. Но так было не везде. Именно картофель, пришедший в Европу, позволил коренным ирландцам пережить кампанию английского правительства по расселению отставных солдат Кромвеля на конфискованной у них земле после 1652 года Картофель преуспел в долине По в Италии, которая стала частью испанской империи в 1535. Там крестьяне против него ничуть не возражали. Картофельные огороды тогда, перед концом шестнадцатого столетия, очень быстро распространились к северу, из Италии через Альпы во Франш-Конте, Рейнланд и Нидерланды. Постоянные, из года в год, реквизиции зерна вооруженными группами испанских солдат, идущих по так называемой «Испанской Дороге» к Нидерландам спровоцировали крестьян на посадку картофеля, что могло спасти последним жизнь. Просто оставляя картошку в земле, пока она не требуется для еды, крестьяне могли быть уверены — кое-что им останется даже после того, как вооруженные отряды фуражиров выгребут все доступные склады зерна. Именно на «Испанской Дороге» в 1588 и обнаружил существование картофеля ботаник Каролус Клузиус, не знающий ничего об уже существующих картофельных огородах баскских рыбаков. А вот во Франции, Германии и других частях Италии народ картошку сажать не хотел, называя ее, с легкой руки церковников, «чертовыми яйцами» или «чертовыми яблоками». Церковники почему-то окрестили заморский овощ «нечистым плодом подземного ада». Кстати, само первоначальное название «тартофель» произошло от слова «трюфель», подземный гриб, но быстро было крестьянами и священниками переиначено в «картофель», выведенное из двух немецких слов: «крафт» — сила и «тойфель» — дьявол. Получается «дьявольская сила». Власти, которым надоели жалобы народа и «голодные бунты», пытались этот народ насильно накормить. Фридрих Вильгельм, курфюрст бранденбургский, засадил картофелем Лустгартен (бывший огород Берлинского городского дворца), а в 1651 году выпустил указ отрубать уши и носы тем, кто не будет сажать картофель. Не помогло. Прусский король Фридрих Вильгельм I объявил разведение картошки «национальной обязанностью немцев». Народ не слушался и предпочитал голодать. Не меньшим усердием в насаждении картофеля проявил себя и другой немецкий монарх — Фридрих II, прозванный Великим, причем выполнять «национальную обязанность» помогали бравые драгуны, которые подавляли в деревнях тут же вспыхнувшие «картофельные бунты». Народ в Европе ни за что не хотел выращивать «чертово яблоко». Только с применением военной силы, с помощью которой подавлялись крестьянские «картофельные бунты», эту задачу удалось окончательно решить. Никто пока не обратил внимание, что картофель испытал наибольшее противодействие в основном именно в тех странах, где эрготизмом страдали больше всего. Странно ли?

Парадоксальная ситуация — голодающий народ, который наотрез отказывается быть накормленным. В чем тут дело? Только ли в этологическом животном консерватизме и, соответственно, противлении всему новому? Или были еще какие-то причины, по которым крестьяне не хотели менять хлеб на картофель? Даже искусство донесло до нас глубинный протест против картошки. Вглядитесь в дебильные лица на картине Ван-Гога «Едоки картофеля» (впрочем, в реальности, были ли лица питающихся рожью одухотвореннее?). Именно эта картина сделала художника известным.

«С развитием сельского хозяйства и с приходом в семнадцатом веке понимания, что содержащий спорынью хлеб и являлся их причиной, частота и масштабы эпидемий эрготизма значительно уменьшились»¹ — писал Альберт Хофманн. Но одним «пониманием» (которое, вопреки мнению Хофманна, возникло только у отдельных врачей и общепринятым не стало) сыт не будешь. Когда картошка вытеснила рожь, тогда сошел на нет и эрготизм. И хотя сейчас некоторые диетологи полагают, что обогащенный углеводами и обедненный протеинами картофель создает скорее ощущение сытости, чем действительно насыщает организм, он Европу от «злых корчей» спас. И не этого ли хотели власти, пропагандирующие картофель? Может, не просто в борьбе с голодом дело? Ведь если галлюциногенный характер отравлений и связь спорыньи с «божественными видениями» будет вскрыта позже, то связь эрготизма с ржаной спорыньей как болезни физической была отмечена еще в 1670 году французским врачем Тулье (Thuillier), а после работ А. Тессье, в XVIII веке подробно описавшего эрготизм и его этиологию, и опытов А. Парментье по скармливанию спорыньи заключенным по заданию Французской Академии, сомнений уже не вызывала. Именно этими опытами аптекарь Парментье доказал необходимость посадки картошки. Впрочем, до самого конца XVIII века власти, скорее, руководствовались просто военно-стратегическими причинами и оказались правы: это самое растение спасло прусских крестьян от разрушительных действий вторгнувшихся армий в ходе Семилетней войны (1756-63). Прусские крестьяне перенесли многочисленные вторжения австрийских, русских и французскими армий, не испытав серьезного голода. Как отмечал профессор Уильям МакНейлл: «В течение Семилетней Войны тайна способности Пруссии противостоять повторным вторжениям стала очевидной для армий нападения, и, по установлению мира, французское, австрийское и российские правительства стали подражать пруссакам, проводя официальную политику распространения картофеля среди своих собственных крестьян. Французам удалось добиться успеха раньше других»².

Полной панацеей от голода картофель, все же, не явился: у него, как и у ржи, был свой друг-грибок — фитофтора. По началу, все болезни картофеля остались за океаном, поэтому из года в год он давал в Европе высокие урожаи, постепенно вытесняя зерновые культуры. Фитофтороз картофеля в Западной Европе разыгрался в середине XIX века. Беда разразилась после того, как из Южной Америки в Европу начали ввозить удобрения — чилийскую селитру (нитрат калия). Возможно, корабли, прибывавшие в Европу с исторической родины картофеля, и завезли сюда фитофтору. За считанные недели болезнь охватила огромные территории Англии, Франции, Голландии и Ирландии, которая раньше счастливо избежала плотных контактов с рожью и спорыньей, а теперь пострадала от другого грибка особенно сильно. Грибок на людей подобно спорынье не влиял, но урожай погубить мог. В то время, в 1845 году, в Ирландии из 4 млн. населения уже около 1 млн. питались исключительно картофелем, а еще у двух миллионов человек картофель составлял 70% пищевого рациона. Два года фитофтора оставляла ирландцев без картошки и свела в могилу больше, чем все их враги за всю историю, — более миллиона человек. Еще полтора миллиона жителей страны вынуждены были эмигрировать в Америку. Недавно в Дублине прошла международная конференция, посвященная 150-летию национальной трагедии. Ирония судьбы заключается в том, что корнеплодов и клубней у растений когда-то не было. Под воздействием микоризных грибов на корнях растений появились сначала разрастания, а они в ходе эволюции постепенно превратились в картошку, морковку и т.д. Так что на полях Ирландии фитофтора воевала с микоризными грибами. Люди оказались случайными жертвами войны грибов.

В целом же, замена в рационе европейского питания ржи на картофель, явилась, по словам профессора Уильяма МакНейлла, немаловажным фактором того, что «по причинам, все еще обсуждаемым среди демографов, Европа наряду с остальной частью цивилизованного мира начала испытывать неудержимый прирост населения после 1750»².

Россия, «вершки и корешки»

Путь картофеля в России был похож на европейский, но еще более сложен. Что сейчас называют «вторым хлебом»? Конечно, картошку! Но 300 лет назад наша обрусевшая картошка явилась сюда подозрительной и нежеланной чужестранкой. И долго таковой оставалась. Вплоть до середины XIX века главным овощем в России была репа. В питании русского народа она играла ту же роль, что и картофель сегодня. Вместе с редисом и редькой этот корнеплод входит в семейство капустных, изначально более привычное русскому человеку, чем семейство заграничных американских пасленовых, куда входят картофель, томат и перец. И вроде бы естественно, что наши предки не сразу оценили достоинства этого овоща. Да и не хотели даже пробовать. Как и в Европе, крестьян заставляли разводить картофель насильно. Те отказывались. Хватались за топоры и вилы.

Вообще то бунтовали в России не редко. Немало страниц летописей посвящены «соляным бунтам», вспыхивающим в России из-за налогов на соль или же высоких цен на нее. Весь XVII век в России продолжался перманентный экономический кризис, Соляной бунт (1648) и Медный бунт (1662) тому доказательство. Страну лихорадило. В июне 1648 году в Москве во всю полыхал соляной бунт. Через месяц он охватил и другие города России: Козлов, Сольвычегорск, Воронеж, Курск, Великий Устюг и др. В 1650 году начались восстания во Пскове и Новгороде. Перед самой Переяславской радой в России произошел церковный раскол. Огромное количество народа, не желая принимать новую веру, погибло в «гарях». За время польско-русской войны за Украину в Москве возник медный бунт, вызванный неудачными реформами. Восстали Сибирь, Дон и Соловецкий монастырь. Лишь новая промышленная и торговая политика Петра способствовала началу улучшения экономики, хотя и под вопросом, какой ценой для народа это обошлось. Как бы там ни было, но все известные на Руси бунты вызывались либо экономическими, либо религиозными (сиречь теми же экономическими) причинами. Причины же «картофельных бунтов», как и в Европе, на первый взгляд непонятны.

В Россию этот овощ привез Петр I. Во время путешествия по Голландии царь, отведавший диковинное яство (отметим — в Голландии, одном из бывших рассадников спорыньи, картофель уже вовсю ели и даже вельможных гостей потчевали), послал с обозом через Архангельск и Новгород мешок «земляных яблоков» графу Шереметеву и велел разослать их по всей стране «на расплод». Естественно, ничего не получилось — народ ушел в глухой отказ. Петр привыкший к повиновению народа и в голову не бравший даже возможность недовольства и неподчинения, когда переплавлял колокола на пушки, запрещал «иконам плакать», отменял пост в армии, отбирал церковные земли, устранял патриарха учреждением синода и т.д., заставить народ сажать картошку не смог. В начале XVIII века число жителей в России (15.7 млн.) меньше даже чем в Австрии (16,9 млн.), не говоря уж о Франции (20,4 млн. чел.). Петр понимает — народ надо накормить. Но картошки народ не желает. У Петра ничего не получилось. Никто даже не почесался.

Следующей за картофель взялась Екатерина II, изъявившая монаршее желание «без большого иждивения» помочь голодающему крестьянству. В 1765 году Медицинская коллегия рапортовала Сенату: «Лучший способ к предотвращению бедствия состоит в тех земляных яблоках, кои в Англии называют „потетес“». Заметим, что в Англии названий картофеля вроде «чертовы яйца» не было — там он рожь не вытеснял, ибо последняя там и так не особо прижилась. В массовом порядке императрица стала заставлять сажать картофель и ...опять ничего не получилось. Екатерина вместо этого была вынуждена заняться подавлением пугачевского бунта.

Жалкие, хоть и непрекращающиеся, попытки заставить народ возлюбить картофель продолжались и в начале XIX века. «Внедрение картофеля в России было государственной политикой. В 1809 году в Яренск поступило распоряжение Вологодского губернатора обнародовать наставление о разведении картофеля „и всячески побуждать поселян к разведению картофеля и других овощей“»³. Отечественный популяризатор картошки, русский агроном, естествоиспытатель и основоположник русского усадебного хозяйства Андрей Тимофеевич Болотов, успехов своего французского коллеги Парментье достичь не смог, хотя и прославился замечательным способом распространения овоща, за что даже получил высочайшую императорскую награду. Болотов был не только агрономом, но и потомственным тульским помещиком, и знал «загадочную русскую душу» хорошо. Он распорядился рассыпать корнеплоды по площадям родной губернии и выставлять караул, чтобы отгонять каждого, кто приближался к картофельным развалам. Естественно, когда стражники покидали свой пост и разбредались по трактирам, народ «запретный плод» вовсю воровал. А для счастливых обладателей наворованного Болотов проводил воспитательные беседы: учил как его готовить и выращивать. Такова, по крайней мере, легенда, хотя то же рассказывали и о Парментье. В любом случае такие локальные меры серьезно помочь не могли, и до реального распространения картофеля агроном не дожил.

Следующая серьезная попытка была сделана в 30-х годах XIX века. Она закончилась массовыми выступления удельных крестьян в 1834 году Начавшись среди вятских удельных крестьян (отметим — именно вятских, которые в XIX веке и будут страдать от отравления спорыньей больше всех), они прокатились по многим российским губерниям. Но основные картофельные бунты начались в России в 1842 году после того, как Николай I издал указ об обязательной посадке картофеля. Сподвиг государя на это решение неурожай хлебов в 1839 и 1840 гг. Поначалу на этот очередной указ и на последующие за ним указы местных властей, как уже повелось, никто серьезно не отреагировал. Вот, на примере коми: «Предписанием окружного начальника от 1842 г. было приказано в каждом крестьянском обществе иметь посев картофеля не менее десятины. Приказ был исполнен, но за этот год в 65 крестьянских обществах Коми края весь урожай картофеля насчитывал всего лишь 13 четвертей (около 250 ведер)».⁴ Не помогали ни денежные премии за выращивание картофеля по 15 и 25 рублей серебром с похвальными листами от министерства государственных имуществ, ни неурожайный на хлеб 1843 год. По всей России уже давно разосланы бесплатные наставления по правильной посадке и выращиванию картофеля тиражом в 30 тыс. экземпляров, но всем на это начихать. А так как картошку сажать не хотелось, то в следующем же году крестьяне закономерно получили отравление спорыньей: «Наступил голод, особенно тяжелый в западных, северо-западных и северных губерниях, где медицинский департамент зарегистрировал эпидемии „злой корчи“»⁵. В «Истории Министерства Внутренних Дел» мы можем прочитать о массовости этой эпидемии эрготизма в 1843 году: «злая корча въ Томской, Минской, Смоленской, Новгородской, Подольской, Екатеринославской, Московской, Калужской, С.-Петербургской, Тверской, Иркутской, Архангельской, Таврической, Волынской, Харьковской и Саратовской»⁶. На следующий год лучше не станет: «злая корча въ Тверской, Владимирской, Новгородской, Минской, Смоленской, Волынской, Калужской, Орловской, Костромской, Нижегородской и Полтавской» (ibid, стр.182).

Это при том, что власти регулярно распространяли сведения о вреде ржаной спорыньи в районах частых эпидемий. Например, в регулярно страдающей от эрготизма Владимирской губернии в 1840 году появляется «Предостерегательное наставление о рожках или спорынье, преподанное Владимирскою врачебною управою»⁷. Бесполезно. Картошку все равно никто толком не сажает.

Но издавший указ Николай I на этот раз был полон стремления жестко превратить его в жизнь. Как и в Европе, это было возможно сделать лишь с помощью войск. В ответ на репрессии народ стал бунтовать еще больше. Восставать стали теперь и государственные крестьяне (Север, Приуралье, Ср. и Ниж. Поволжье). «Картофельные бунты» прокатились по всей России: Владимирская, Пермская, Оренбургская, Саратовская, Тобольская губернии, Герцен в «Былое и думы» упоминает о «пушечной картечи и ружейных выстрелах» в Казанской губернии и т.д. В этот раз на борьбу с картофелем поднялось уже свыше полумиллиона человек, которые уничтожали посевы картофеля и нападали с оружием в руках на карательные отряды. Напомню, что всего на это время в России жило менее 40 млн. человек. Мятежники были жестко подавлены войсками. Несколько тысяч бунтовщиков приговорены к «репрессалиям» и отправлены солдатами на Кавказ, 600 человек приговорены к каторге. Наконец, картошка стала постепенно распространятся. К самому концу века население достигло почти 70 миллионов.

Картофельные бунты явились загадкой и для властей. Выяснением их причин занималась как сельская, так и земская полиция в 1842-1843 гг. Показания подследственных носили характер явного религиозного бреда. Государственные крестьяне Вятской губернии «все были убеждены, что начальство заставляет сеять картофель, чтобы отдать их в господское владение, а затем перевести в другую веру». Сложно ли догадаться, защитники какой веры им это внушили? В Шадринском уезде Пермской губернии крестьяне заявили, что «картофель есть отрождение того заветного яблока, за которое лишился блаженства первоначальный человек, и что когда оно с проклятиями было брошено на землю, то от него родился картофель и, следовательно, семя сие есть антихристово». В тетрадях с истолкованием Откровения Св. Иоанна, найденных полицией в деревне Шалковой Рузского уезда Московской губернии и в селе Язвицы Волоколамского уезда, называвшихся «Книга греческая Златоструй, толкование от Апостолов Христовых об Антихристе како придет, родится и воцарится», утверждалось, что распространение посева картофеля есть предзнаменование пришествия Антихриста, а сам картофель именовался «идольским хлебом». Но достаточно ли было одной этой пропаганды? Или она просто совпала с внутренним нежеланием крестьян сдаваться картофелю?

Как и в Европе, бунты против картофеля происходили на Руси, вероятно, по тем же причинам. Но по каким? Может в России картофель внушал такое недоверие суеверным крестьянам своим названием «дьявольское яблоко»? Но ведь сами так почему то назвали, вряд ли с немецкого перевели. Впрочем, как считают некоторые, окрестили его «чертовым яблоком» церковники, предавая овощ анафеме. Не суть. Как и в Европе, народ был, конечно, консервативен. Также, как и в Европе, не сразу прижились и помидоры. Очень колоритны и упреждающие названия, которыми окрестил томаты русский народ: бешеные ягоды, псинки, греховные плоды... Но достаточно ли одного консерватизма для настолько серьезного сопротивления картофелю? Ведь сам царь-батюшка повелел. Да и не один. Кстати, никто не читал в каких-нибудь хрониках о «ржаных бунтах»? Нет? Странно. Ведь и рожь когда-то была культурой новой и непривычной. Ведь должны были и тогда за вилы хвататься и кричать: «На фиг вашу рожь, не отдадим гречиху и репу!» Почему тогда пресловутый консерватизм не сработал? Впрочем, этим вопросом никто не задается — ответы уже есть даже в школьных учебниках истории и ботаники. «Все из-за того, что мужикам не объяснили, какая польза от этого растения» — объясняют одни историки. «Крестьяне пробовали есть не клубни, а маленькие зеленые плоды, которые иногда развиваются на месте соцветий. Ели в сыром виде — бывало, травились, болели» — подхватывают другие. В общем, «достаточно припомнить картофельные бунты в России 1834 года, которые были вызваны как раз тем, что тысячи крестьян отравились картофелем, перепутав «вершки с корешками» — соглашаются третьи. Единогласно, как на партсобрании.

Может, действительно, картофельные бунты возникали, главным образом, из-за того, что крестьяне пытались использовать в пищу ядовитые плоды картофеля — ягоды, а не клубни — и поголовно травились соланином? И действительно, как общепринято сейчас считать, тупые крестьяне постоянно (на протяжении более века!) путали «вершки с корешками»? Казалось бы, за это время не одно племя обезьян можно было бы научить сажать и собирать правильно. Ведь в Европе народ уже картошку вовсю сажает и ест. А дегенеративные русские крестьяне никак не поймут, чего от них хотят, и картофельную ботву хрумкают. Поколениями. Травятся и болеют. Даже не понятно, как это они умудрялись морковку из земли выкапывать, а свеклу — варить. Должны были все перепутать. Крестьяне действительно консервативны, невежественны и неграмотны, но — земледелием занимаются тысячелетиями. И хотя тех же обезьян за несколько дней учат, как на рычаг нажать и получить банан, но все искренне верят, что крестьяне за столетие понять где вершки, где корешки — никак не могут. Не смешно.

Иногда, впрочем, описывая бунты, к более вероятным причинам подходят ближе: «Картофельные бунты в России связаны с насильственным внедрением культуры картофеля в крестьянские хозяйства, под него было приказано отводить самые лучшие земли, что вызвало бурный протест крестьян, не знакомых с этой культурой». Это более похоже на действительность — дело не столько в картошке самой, а именно в том, что под нее требовали «лучшие поля», а эти поля, ясен перец, уже заняты рожью. Собственно, это и отмечается в монографии Ивановой-Малофеевой: «Но малоземельные крестьяне, которых в губернии было большинство, не хотели жертвовать под картофель землю, где прежде были зерновые посевы. Привычка выращивать хлеб оказалась сильнее, несмотря на потенциальную возможность потерять в случае неблагоприятных условий большую часть урожая»⁸. Но не только в привычке дело — иноземный овощ покушался на самое для русского человека святое. На Черный Хлеб.

Разница с Европой, которую совсем не замечают, была в том, что там картофель в результате вытеснил рожь, а сдавшийся царскому указу русский крестьянин царя все-таки обманул и от хлеба не отказался, а лишь заменил картошкой репу и гречиху. Раньше была репа с хлебом, а теперь хлеб с картошкой. Репу, которую раньше повсеместно варили, парили, жарили и даже делали из нее вкусное вино, сажать перестали. Репой пришлось пожертвовать. Раньше в народе складывались поговорки: «Щи да каша — пища наша», «Гречневая каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец родной». Но когда вопрос стал ребром, «матушку» пришлось подвинуть — к концу XIX-началу XX века под гречиху в России в год было занято всего чуть более 2 млн. га, или только 2% пашни.⁸ Греча, появившаяся на русских пашнях в незапамятные времена и называемая за рубежом «русским хлебом» (хоть родина ее на самом деле — Гималаи), так и не оправилась — даже в советское время она будет выдаваться только инвалидам и диабетикам по справкам. Зато «отец хлебец ржаной» почти не пострадал. Хорошо еще, что к этому времени рожь научились более-менее от спорыньи очищать, призывами к этому пестрят газеты начала XX века (что, впрочем, не мешало появляться тысячам жертв эрготизма во время голода, как, например, в Казанской губернии в 1907 году). А картошку стали уважительно величать «вторым хлебом», так как она уже не являлась противником «хлеба первого». Картошка не заменила хлеб, лишь стала сопутствующим продуктом, дополнением к хлебу. Появились на Руси и соответствующие новые поговорки: «Картофель — хлебу подспорье» и «Картошка — хлебу присошка». А могло ли и быть иначе?

Любовь (или правильнее сказать страсть) русского народа к черному хлебу давно стала считаться частью национальной культуры. «Приверженность русских к черному хлебу и, наоборот, трудности, испытываемые другими народами при переходе с привычного для них пресного хлеба на кислый, неоднократно отмечались и в специальной медицинской литературе, и в художественной особо наблюдательными писателями. Во время своего путешествия на Кавказ А.С. Пушкин заметил, что пленные турки, строившие Военно-Грузинскую дорогу, никак не могли привыкнуть к русскому черному хлебу и поэтому жаловались в целом на пищу, им выдаваемую, хотя она была хорошей. «Это напомнило мне, — говорил Пушкин, — слова моего приятеля Шереметева по возвращении его из Парижа: „Худо, брат, жить в Париже: есть нечего, черного хлеба не допросишься“. Когда же спустя несколько дней Пушкин сам оказался без черного хлеба и ему предложили лаваш, он отозвался на это такими резкими строками в своем дневнике: „В армянской деревне, выстроенной в горах на берегу речки, вместо обеда съел я проклятый чурек, армянский хлеб, испеченный в виде лепешки пополам с золой, о которой так тужили турецкие пленники в Дарьяльском ущелье. Дорого бы я дал за кусок русского черного хлеба, который был им так противен“»⁹.

Русский историк XVIII века Иван Болтин писал, что «русские вообще едят больше хлеба, чем мяса» и что «рабочий человек съедает присестом со щами до двух фунтов черного хлеба». «В то время как во Франции, — читаем дальше у Болтина, — в среднем на человека приходится фунт пшеничного хлеба в сутки, русский человек, не только рабочий, но и праздный, таким количеством продовольствоваться не может»⁸. Итак, русский историк лишь подтверждает то, о чем я писал выше — во Франции XVIII века черный хлеб уже практически не ели (за исключением мест, где, как и в России, народ наотрез отказывался от пшеницы и картошки — например, Солонь — эпицентр эрготизма во Франции XVIII века).

Другое дело Россия. В. Похлебкин в широко распространенной книге «Занимательная кулинария», расхваливая хлеб на все лады, упоминает о таком событии: «истории известен интересный факт, волей случая послуживший экспериментом, который весьма наглядно показал, к чему может привести внезапное лишение русского человека черного хлеба. Во время русско-турецкой войны в 1736 году 54-тысячное русское войско вступило на вражескую территорию Крымского ханства. Обозы с ржаной мукой, которую везли из России, застряли где-то в степях Украины. Пришлось печь хлеб из местной пшеничной муки. И тогда в войске начались болезни. „Наипаче приводило воинов в слабость то, — отмечал в своих записках адъютант командующего этим войском Христофор Георг фон Манштейн, что они привыкли есть кислый ржаной хлеб, а тут должны были питаться пресным пшеничным“»¹⁰.

Плохо состояние дел в той стране, где привычка к «счастью-спорынье» так сильна, что без нее «воины впадают в слабость» и ломки приводят к «болезням в войсках». Но хуже то, что «ни роль хлеба в нашем питании, ни наше отношение к нему с тех пор не изменились» (ibid). А пора бы. «Отсюда видно, что привычка к хлебу как ни к одному другому продукту обусловлена настолько глубокими национальными традициями, что она порождает определенный условный рефлекс, влияет в целом на психику человека» — продолжает Похлебкин. Хлеб, он, конечно, на психику влияет, спору нет, только это не «условный рефлекс» называется....

Кстати, насчет упоминаемого похода — истории также известно, что когда к концу 1736 года подсчитали потери, то выяснилось, что армия сократилась вдвое, причем от болезней и голода погибло солдат в несколько раз больше, чем в сражениях. Но, может, здесь дело было в том, что пресловутые «обозы с ржаным хлебом» уже до войск дошли? И повторилась та же история, что и за четырнадцать лет до того, когда в отправившейся в персидский поход (1722—1723) русской армии по крайней мере 20000 казаков (пятая часть войска) и еще больше лошадей в коннице, пришедшей из Царицына, заболели эрготизмом и погибли. Наступление захлебнулось. «Лошади падали массами, в одну ночь не менее 1700, как видно из письма самого Петра к сенаторам от 16 октября 1722 года»⁹. Хотя в результате персидской кампании Россия получила значительную территорию побережья Каспийского моря (отечественные историки категорически не любят вспоминать, что не в этом цель была, а в Турции и Константинополе, отравление спорыньей случилось как раз накануне планируемой битвы с султаном Ахмедом III и само ныне более принятое название похода «каспийский» — эвфемизм), Соловьев в «Истории России с древнейших времен» упоминает и о менее радостных последствиях, ссылаясь на письмо французского посланника Кампредона: «Россия находится в дурном состоянии: денег нет, ожидают голода, войско в самом жалком положении, третья доля его и 50000 лошадей пропали в Персидском походе..»¹¹.

Спорынья не оставила Петра в покое и после возвращения из похода — дома его ждала такая же эпидемия, и Петру пришлось уполномочить своего лейб-медика Готтлиба Шобера расследовать причины этой напасти, о чем нам сообщает энциклопедист конца XIX века Магнус Блауберг, описывающий дореволюционные эпидемии эрготизма: «Следующая в 1722 г. в Москве и Нижегородской губернии: она преимущественно свирепствовала между крестьянами и возвратившимися из Персии войсками. Изучал болезнь врач Gottlieb Schober, по повелению Петра Великого»¹¹. Безрезультатно, конечно. Ибо даже почти 200 лет спустя после этих событий Блауберг пишет: «Так как специфических средств для лечения болезни «злой корчи» не существует, то поэтому важны профилактические меры»¹². А какая уж «профилактика» во время эпидемии? Поздно пить боржоми, когда почки отвалились... Хотя, кто знает — может эта эпидемия и подсказала Петру, что Россию нужно кормить картошкой?

1. Альберт Хофманн. ЛСД — мой трудный ребенок. 1980.

2. William H. McNeill. What If Pizarro Had Not Found Potatoes in Peru? 2003. (http://www.assistivemedia.org/history_and_biography/what_if_pizarro_had_not_found.html)

3. ЦГА РК.- Ф. 100. - Оп. 1. Д. 144. -Л. 3 21, цит по Н.Д. Конаков. (http://www.komi.com/FOLK/komi/90.htm)

4. ЦГА РК.- Ф. 277. - Оп. 1. - Д. 13. - Л. 1-6 (ibid)

5. Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы. «Мысль» 1988.

6. Исторiя Министерства Внутреннихъ Делъ. С.-Петербургь, 1862 год, часть III Книга 3 стр. 100
7. Влад. Губ. Вед., 1840 г. Л. 37. 1624. Библиография Владимирской губернии. Том 1. Владимир, 1926.

8. Иванова-Малофеева Е.Ю. Реформа государственной деревни в Тамбовской губернии (середина 30-х — середина 50-х гг. XIX в.). Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та, 2005. (http://www.tstu.ru/education/elib/pdf/2004/ivamalof.pdf)

9. В. Похлебкин. Занимательная кулинария. 1983.

10. Брикнер А.Г. История Петра Великого. М.: Терра, 1991. Т.2.

11. С.М. Соловьев «История России с древнейших времен». М.: АСТ, Фолио, 2003. Книга IX (Том 18. Глава 2)

12. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Спорынья (http://gatchina3000.ru/brockhaus-and-efron-encyclopedic-dictionary/096/96478.htm)

© Absentis 2004