Глава 5

Жизнь в Европе. Темные века и «злые корчи»

Средние века. Это словосочетание ассоциируется с Европой, инквизицией и чумой. Для человека, историей не интересующегося, пожалуй и все. Ну разве что кто-то вспомнит, что на конец средних веков приходится эпоха Возрождения, начавшаяся с XIV века в Италии и с XV в других странах. Но почему-то мало кто задается вопросом, откуда такое название эпохи. Возрождение чего? Или, точнее, возрождение после чего? То есть многие помнят, что Возрождение — это обращение к культурному наследию античности, но понять, кто же мешал это сделать раньше, что за сила отбросила развитие цивилизации на тысячу лет? Такой вопрос не сможет задать себе человек, считающий, что христианство способствовало развитию науки и культуры. Как же жила благополучная, богатая и сытая на день сегодняшний Европа в средние века? Почему на английском это время часто называют «темные века» (Dark Ages), не всегда, вопреки конвенциональному определению, подразумевая под этим только раннее средневековье?

Обычно употребление такого названия (применительно к раннему средневековью) объясняется тем, что об этом времени мало известно. Так ли это? Вряд ли. Скорее человечеству просто приятно обнаруживать в своей истории что-то «большое и светлое», романтическое и благородное. Отсюда вывод — раз мы этого в «темные века» не видим, значит мало о них знаем. Боязнь зеркала в позиции ментального страуса. Тем временем некоторые именитые историки (Бродель, Ле Гофф, Монтанари) добрались и до самого понятия «средневековья» и давно предлагают его расширить до до конца XVIII или даже начала ХIХ столетия, выдвигая концепцию «длинного средневековья». «Средневековье длилось, по существу, до XVIII века, постепенно изживая себя, — поясняет свое убеждение Ле Гофф. — Мы живем среди последних материальных и интеллектуальных остатков Средневековья»¹. Монтанари также считает устоявшиеся датировки «безжизненными» и «искусственными». Вероятно, они в этом правы. Впрочем, если кто-нибудь будет задаваться подобным вопросом лет через двести, то он попытается и наше время запихнуть в средневековье. И тоже будет прав. Но поскольку мнение о «длинном средневековье» еще не стало распространенным, постараюсь придерживаться привычных определений. Поэтому вместо простой констатации «жизнь в средневековой Европе была не сахар» мне придется писать более развернуто: Европа и в раннее, и в позднее средневековье, и во времена Возрождения и Просвещения была тем местом, где вам навряд ли захотелось бы жить. Причин тому множества, но мы пока рассмотрим голод и эпидемии. Европа голодала. Дико голодала.

«Средневековый мир находился на грани вечного голода, недоедающий и употребляющий скверную пищу, — пишет Ле Гофф. — Стоит поразмыслить над этой физической хрупкостью, над этой психологической почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные кризисы, произрастали телесные и душевные болезни, религиозные сумасбродства»¹.

Вот именно с такой точки зрения я здесь и предлагаю «поразмыслить над психологической почвой» Европы. Нас интересует конкретно «обстановка». Поэтому, чтобы не создавалось впечатление в тенденциозности нижеследующего описания, необходимо это сразу пояснить. Да, естественно, голод был далеко не каждый год. Между пиками голода могло лежать и три, и десять, и более лет. И жизнь могла заметно улучшаться в эти периоды. Но в нашем контексте «сеттинга» важен не сам физический голод, как таковой, а перманентный страх голода, как феномен психический. Те у кого есть родственники, пережившие войну или, тем более, блокаду, обычно помнят, как их в детстве ругали, если они не доедали хлеб. Выбрасывать хлеб — грех, это запечатлелось на всю жизнь у тех, кто когда-либо голодал. Любой читал рассказы о полумертвых от голода подобранных в море матросах, которые, будучи уже в безопасности на спасшем их корабле, все равно делают запасы, складывая сухари под койку — настолько в них въелся терзавший их голод, что обуреваемые диким страхом опасности минувшего, они просто не могут контролировать свое поведение. А именно в таком ужасе Европа и жила, будучи «универсумом голода», как писал Ле Гофф, а само «средневековье было по преимуществу временем великих страхов»¹. В благополучные годы воспоминания о годах голодных просто не успевали выветриться из памяти. Кроме голода, население пугали бесконечные эпидемии, им владело «чувство панического ужаса, которое сеяли эпидемии и болезни в средневековом обществе»². Повторюсь еще раз — не всегда и не во всех частях Европы одновременно происходило то, что описано ниже. Но страх витал над Европой всегда, питая психические эпидемии, без описания или, хотя бы, упоминания которых не обходится не одно исследование средневековья и нового времени. А далее мы увидим, что эти так называемые «психические эпидемии», охота на ведьм, бесоодержимость и повышенный религиозный фанатизм имели под собой, как один из факторов, вполне биологическую причину.

***

Посмотрим на жизнь Европы X века. Приведу типичное описание из подготовленной доктором Уэселом к годовщине второго миллениума серии статей «Жизнь в 999 году».

Голод сильно ударил по Европе в этот период. Он стал одной из самых серьезных проблем того времен. Между 900 и 999 годом нашей эры, Европа перенесла 20 голодовок, некоторые из которых длились три - четыре года. И в новом тысячелетии изменяющийся климат продолжал приносить голод. В следующем столетии голод был каждые 14 лет в Англии и один раз каждые четыре года во Франции. Есть свидетельства некоторых случаев европейского каннибализма, связанного с голодом. А добросовестные родители, доведенные до крайности голоданием, часто оставляли младенцев на порогах Церкви. Они просто надеялись, что ребенок мог найти лучшую жизнь в защите Бога.

Другой еще более ужасающей проблемой была болезнь, названная эрготизмом. Она была особенно коварна, ибо происходила из основного элемента европейской диеты. Она приходила с ежедневным хлебом, как часть муки. Спорынья была грибом, паразитом ржи, самого распространенного тогда зерна. Съеденный хлеб, зараженный спорыньей, повергал здоровых людей во внезапную, ужасную и мучительную брюшную боль. Кожа, казалось, сгорала в огне, и болезнь назвали «святым огнем». Обычно жертвами овладевало безумие, а затем они умирали. Известно, что целые деревни вымирали в течение двух дней.

Римляне знали, от чего происходит болезнь и как избежать ее. Но с падением Римской империи это знание было утеряно с пятого столетия до 1597 года. Эрготизм продолжал вспыхивать периодически в течение тысячи устрашающих лет.³

Описание начала X века профессором Кампорези не добавляет оптимизма.

В понтификате Стефана VII, когда все, что возможно для выживания человека уже отсутствовало — собаки, мыши, коты, а также все другие, самые отвратительные, животные, уже были мертвы, когда не осталось ни лошадей, ни вьючных животных — в Италии и Франции многие научились есть человеческую плоть, хотя поедали ее довольно тайно.⁴

Перейдем в XI век, посмотрим, что изменилось.

В период между 1002 и 1016 годами, бургундский монах-летописец Рауль Глабер писал, что «жестокий голод, длившийся пять лет, распространился по всему римскому миру, нельзя найти ни одной области, которая не была поражена нищетой и нехваткой хлеба; большая часть населения умерла от голода». Люди ели «нечистых животных и ящериц», но, естественно, их не хватало, и голодные люди превращались в людоедов. Понятно, что слабые служили пищей более сильным: «Взрослые сыновья пожирали своих матерей, в то время как и сами матери, забыв о своей любви, делали то же со своими малолетними детьми».⁵

«Десятое столетие было самым темным из всех темных веков, столетие невежества и суеверия, анархии и преступлений в церкви и государстве. — пишет в «Истории христианской церкви» (том 5) известный теолог и историк христианства Филип Шафф (Philip Schaff). — Первая половина одиннадцатого столетия оказалось немногим лучше. Гибель мира, казалось, была уже почти рядом». В дальнейшем ситуация только усугублялась:

Похоже, пароксизм бедствия наступил в те же ужасные годы: с 1030 по 1032. ...Никто не мог найти себе пищу, все голодали — и богатые, и те, кто принадлежал к «среднему классу», и бедные. «Могущественным» было некого «грабить». ... Быстро истребив все виды дичи: зверей и птиц, люди стали есть «мертвечину» и всякого рода «вещи, о которых страшно упоминать». «Лесные коренья» и «речные травы» не спасали от голода, и опять дичью становились люди. Началась настоящая охота: путешественников, бежавших от голода, останавливали на дорогах, убивали, разрубали на части и жарили. Других убивали и съедали ночью те, кто предоставил им ночлег. Дети, увидев издалека приманку в виде яйца или яблока, подбегали в надежде получать пищу, и сами становились пищей. Хуже всего было то, что людям стал нравиться вкус человеческой плоти.⁵

Еще через пару лет бургундский монах Рауль Глабер напишет в своей хронике:

Ужас охватывает меня, когда я перехожу к рассказу об извращениях, которые царили тогда в роду человеческом. Увы! О горе! Вещь, неслыханная во веки веков: свирепый голод заставил людей пожирать человеческую плоть. Кто был посильнее, похищал путника, расчленял тело, варил и поедал. Многие из тех, кого голод гнал из одного места в другое, находили в пути приют, но ночью с перерезанным горлом шли в пищу гостеприимным хозяевам. Детям показывали какой-либо плод или яйцо, а потом их уводили в отдаленное место, там убивали и съедали. Во многих местностях, чтобы утолить голод, выкапывали из земли трупы.⁶

Народъ всюду умиралъ отъ голода, питаясь пресмыкающимися, нечистыми животными и человеческимъ мясомъ. Число труповъ было такъ велико, что не было никакой возможности ихъ хоронить. За голодомъ последовалъ моръ. Стаи волковъ разгуливали по улицамъ, пожирая валявшіяся на нихъ тела. Никогда еще человечество не переживало подобнаго бедствія.

Взаимныя нападенія, драки, грабежи сделались самымъ зауряднымъ явленіемъ. Однако небесные бичи, поражавшіе міръ, привели наконецъ и къ проблеску разума. Епископы собрались на соборъ и добились того, что народъ обещалъ прекратить драки по крайней мере въ четыре святыхъ дня недели — съ вечера среды до утра понедельника. Впоследствіи дни эти получили названіе дней перемирія съ Богомъ.⁷

Почему пик голода приходился на года около 1000-го и 1033-го? Это очередной «подарок» от христианства. На протяжении всей истории христианской Церкви даты скорого «конца света» назначались сотни раз, и 1000-ый год — время, когда большинство населения Европы жило в ожидании предсказанного Апокалипсиса. По мере приближения 1000-го года (999-го, 1001-го), а также 1033 годов (апокалипсического тысячелетия плюс числа земных лет Христа), люди в разных странах впадали в состояние сущего безумия. «Христіанское преданіе переходило отъ поколенія къ поколенію, отъ вековъ къ векамъ, несмотря на то, что жизнь природы не оправдывала подобныхъ опасеній».⁷

Ожидание «конца света» особенно усиливалось при приближении круглых дат или в связи с каким-нибудь природным или политическим потрясением в истории государств и народов. Солнечное затмение, приближение комет, голод или эпидемия якобы подтверждали усиление деятельности сатаны перед ожидаемым пришествием Иисуса Христа.

«Кончина столь жалкаго міра въ эту ужасную эпоху была скорее желательна, чемъ страшна. Однако 1000-й годъ прошелъ подобно всемъ предшествующимъ, и міръ продолжалъ существовать по прежнему. Ужели же все пророчества опять оказались ложными? Но можетъ быть тысячелетіе христіанства истечетъ только въ 1033 году? Стали снова ждать и надеяться».⁷

И надо сказать, что объективных оснований для эсхатологических настроений было предостаточно.

С конца 987 по 1040 годы Европу истязали всевозможные бедствия — опустошительные наводнения сменялись не менее разорительной засухой, страшно холодные зимы стояли до конца апреля, в Германии наблюдались северные сияния, в 998 году к несчастьям добавились землетрясения. В 1031 году поля Франции опустошили волны саранчи. В 956 в Германии и Франции свирепствовала чума, с 994 по 1043 годы регулярно вспыхивают эпидемии «эрготизма», вызванные употреблением в пищу муки из ржи, пораженной спорынью. В 1032 над северо-западной частью Франции пронеслись разрушительные ураганы. Народ пугали так же разнообразные небесные явления — 21 октября 990,24 января 1022,29 июня 1033,22 августа 1039, 22 ноября 1044 и 8 ноября 1046 — затмения солнца; в феврале 998 и 1046 — падения метеоритов; 998,1002,1024,1044 — появления комет. На фоне этих бедствий, голода и кошмаров во множестве зафиксированы случаи людоедства.⁵

Скорое наступление «царства святого духа» на Земле будет постоянно ожидаться в Европе на протяжении последующих столетий и даже усилится. Французский историк и культуролог Жан Делюмо, считая ужасы однотысячного года сильно преувеличенными, отмечает: «В период начиная с середины XIV века страх конца света и появления Антихриста, распространяемый церковными кругами, охватил более широкие массы населения, чем в 1000 году»⁸. Конец света будут проповедовать члены религиозно-общественных движений амальрикян во Франции, «апостольские братья» в Италии (ХIII—XIV век), один из основателей протестантского раскола в католической Церкви Мартин Лютер (1483—1546 гг.) будет утверждать, что это произойдет в ближайшем столетии и т.д.

Исследователи как-то мало обращают внимание на то обстоятельство, что не только голод провоцирует слухи о надвигающемся апокалипсисе, но сами эти слухи являются зачастую провокацией голода. Возникает цепная реакция. В самом деле — зачем сеять, если все равно вот-вот наступит конец света?

В «Рассказах из истории Русской Церкви», переизданных Спасо-Преображенским Валаамским монастырем в 1991 году, показано, как вели себя русские крестьяне в преддверии очередного «конца света»: они «рыли могилы, делали гробы, закутывались в саваны и ложились ожидать Христа»⁹. Точно также в Европе в канун тысячелетия крестьяне перестали заботиться о будущем урожае и стадах, бросали сеять и убегали в леса. Ремесленники раздавали обувь и одежду за символическую плату. Разбойники приносили церковное покаяние и жертвовали храмам награбленное имущество. В последние несколько лет уходящего тысячелетия многие старались избавиться от своего богатства, памятуя о внушенных проповедниками сказках о том, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому в Царство Божие. Церковники не разочаровывали паству тем, что это лишь ошибочный и неверный перевод фразы писания, а смиренно собирали дань с тех, кто ее приносил. «Люди старательно составляли завещания... Рыцари и благородные дамы раздаривали свое богатство церквям и уходили в монастырь. Купцы к концу 999 г. опустошили свои склады» — так описывается канун светопреставления в книге историка Гиллеля Шварца (Hillel Schwartz) «Конец столетия». Монастыри и храмы в эти года получили самые богатые пожертвования и подарки. Общепринятой стала формула дарения appropinquante mundi termino (по случаю приближения конца света). «Серьезные люди с нетерпением ждали ужасного судного дня к завершению первого тысячелетия христианской эры, пренебрегали своими светскими занятиями и надписывали пожертвования своих состояний и других подарков церкви известной фразой „appropinquante mundi termino“» (Ф. Шафф, там же). «В последний день года 999 года, — так начинает свою книгу Ричард Эрдос (Richard Erdoes), — ... старая базилика святого Петра в Риме переполнилась массами плачущих и дрожащих людей, ждущих конец мира». Конец света, как обычно, не наступил. Тот же самый монах Рауль Глабер, подобно другим несостоявшимся пророкам, когда Христос так и не появился в тысячном годе, обнаружил «ошибку» в вычислениях и стал утверждать, что второе пришествие состоится в 1033 году. Христос опять не появился. Но повседневная жизнь лучше не стала.

В долгожданном XI веке выдалось более 30 неурожайных лет. Особенно частым гостем деревни голод стал в конце столетия. Из года в год в хрониках и анналах скупо перечисляются приблизительно одни и те же сведения. Ту тяжелую пору, непосредственно предшествовавшую крестовым походам, историки потом назовут «семь тощих лет». Хронист Сигеберт из Жамблу, называя 1090 год «чумным», имеет в ввиду не собственно чуму, а возникавшую обычно в неурожайные годы эпидемию «огня святого Антония» или «огненной чумы», которая принесла мучительную смерть многим жителям Лотарингии, а многих других превратила в калек. С ужасом описывает хронист эту болезнь:

Многие гнили заживо под действием «священного огня», который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными, как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние.¹⁰

Это не первое описание эрготизма — отравления спорыньей. Летописцы описали новую болезнь за сто лет до того, в 994 году, когда из-за отравления спорыньей во Франции погибло около 40 000 человек. (Следующие пики будут в 1109 году, многие хронисты отметят, что «огненная чума», «pestilentia ignearia», «вновь пожирает людскую плоть»; в 1129 году только в той же Франции от «злых корчей» погибнет более 14 тыс. человек и т.д.). Рассказывая о достопримечательных событиях 1094 года, многие хронисты отмечали массовую смертность как следствие повальной эпидемии, охватившей разные страны. В Регенсбурге за 12 недель скончалось 8,5 тыс. жителей; в одном селении за шесть недель умерло 1,5 тыс., в другом — 400 человек. Из Германии эпидемия перекинулась во Францию, Бургундию и Италию. В нидерландских землях проблем добавили наводнения, которые продолжались с октября 1094 года по апрель 1095, в то время как во Франции и в Англии, как записал монах Ордерик Виталий: «страшная засуха сожгла траву на лугах; она истребила Жатву и овощи и потому произвела ужасный голод».

Проблему составляли отнюдь не только оголодавшие и «эрготизированные» крестьяне. Рыцарская голытьба, лишенная наследства, сбивалась в банды, а в нескончаемые голодные годы города Европы сотрясали бунты. Каннибализм, групповые самоубийства и мятежи стали в Европе обыденным явлением. Масла в огонь добавлял закон о майорате или «о первенстве» (от лат. major — старший), согласно которому наследство считалось неделимым, и всю землю после смерти феодала наследовал его старший сын. Оставшиеся без наследства младшие сыновья, дабы не умереть с голоду, пополняли собой банды грабителей, общая численность которых только во Франции достигала 80 тыс. человек. Об этой рыцарской голытьбе Папа Лев IX писал: «Я видел этот буйный народ, невероятно яростный и нечестием превосходящий язычников, разрушающий церкви, преследующий христиан, которых они иногда заставляли умирать в страшных мучениях. Они не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин». Именно младшие отпрыски феодалов, оставшиеся у разбитого корыта, составят большинство рыцарей-крестоносцев и отправятся искать свое счастье в богатых заморских землях.

В 1095 году, то есть как раз в год первого крестового похода, отравление спорыньей достигает своего пика, и Церковь утверждает Орден святого Антония, призванный бороться со «злыми корчами» или «огнем святого Антония». Про этот же год нормандский монах Ордерик Виталий сообщает: «Нормандия и Франция были отягощены великой смертностью, опустошившей множество домов, а крайний голод довел бедствия до последних пределов».

В такой ситуации достаточно было появиться любой ереси, направленной против государства и Церкви, и доведенная до отчаяния беднота не оставила бы от европейской цивилизации камня на камне. Спасти Запад могло только чудо, и католическая церковь подготовкой этого чуда активно занималась. Для этого клерикалам пришлось внести путаницу в летосчисление от Рождества Христова. Во второй половине XI века католическая схоластика обогатилась новой хронологической концепцией, согласно которой новое тысячелетие начиналось не с 1000-го и не с 1001-го, а с 1100 года. В подарок к новому тысячелетию каждый европеец получал возможность бросить свое нищее хозяйство ради возможности захватить все богатства процветающего Востока. В крестовый поход отправились не только рыцари, но и наслушавшиеся речей Папы крестьяне — с повозками, женами и детьми.

Но и крестовые походы, пролившие реки крови, когда, по многочисленным сообщениям христианских хронистов, озверевшие от голода европейцы «варили взрослых язычников в котлах, детей же насаживали на колья и пожирали их уже поджаренными» (как сообщал участник похода капеллан Рауль Канский) и утвердили среди турок и сарацин репутацию христиан как каннибалов, положения не спасли. Безусловно, награбленные богатства на некоторое время немного облегчили жизнь Европы, а привозимые крестоносцам из восточных походов опиум, гашиш и христианские «священные реликвии», продолжающие размножаться в Европе с необычайной быстротой, способствовали укреплению веры и силы Церкви. Но в большей степени Европе помогло то, что благодаря крестовым походам и множеству погибших крестоносцев она избавилась от лишних ртов и выплеснула наружу накопившуюся социальную напряженность. А если бы агрессия нашла свой выход внутри Европы?

Поход удался, Антиохию сравняли с землей, Иерусалим утопили в крови. Церковь радовалась, план сработал. Два следующих похода, которые христиане теперь называют «неудачными» (так как до «Гроба Господня» никто не дошел), также прекрасно исполнили свое истинное предназначение клапана и уменьшения поголовья «паствы Господней». Участники четвертого похода об освобождении Гроба Господня уже не вспоминали, а опустошили христианскую же Византию и разграбили Константинополь. Получился неловкий парадокс — Византия, насадившая христианство на Руси, сама же пала жертвой христиан. После чего Церковь, решив что «заморских похождений» достаточно и пора бороться с врагом внутренним, в кои были определены катары, объявляет крестовый поход против них. Именно этот поход оставит в памяти потомков фразу папского легата папы Иннокентия III Арнольда Амальрика, ответившего на вопрос крестоносцев, как отличать еретиков от правоверных католиков: «Бейте их всех, господь на небе узнает своих!». Крестоносцы прониклись этой мудрой мыслью и только в одном городе Безье вырезали всех его жителей (от 15 до 60 тыс. — данные расходятся), большое число которых было убито прямо в церквах, а город сожгли.

Такой массовый геноцид был вызван тем, что катары покусились на самое святое для Церкви и стали популярны в народных низах. «Среди бедняков было много таких, которые умирали с голода и которых приводили в ужас и возмущение несметные богатства церкви» — писал современник, Монет из Кремоны. Поскольку христианство изначально также вышло «из отбросов», Церковь испугалась повторить судьбу тех, кого когда-то уничтожила она, и Собор пообещал отпущение грехов на два года всем участникам похода и «вечное спасение» тем, кто погибнет в борьбе.

После альбигойцев будут поголовно истреблены фризско-штедингские крестьяне, отказывающиеся платить церковную десятину, будет «вычеркнутый из списков» позорный «Детский крестовый поход» 1212 года. Станет ли в Европе жизнь лучше? Жак ле Гофф приводит выдержки из хроник на эти года:

1223 год: «Были сильные заморозки, которые погубили посевы, от чего последовал великий голод во всей Франции». В том же году: «Очень жестокий голод в Ливонии — настолько, что люди поедали друг друга и похищали с виселиц трупы воров, чтобы пожирать их». В 1235 г., согласно Винценту из Бове, «великий голод царил во Франции, особенно в Аквитании, так что люди, словно животные, ели полевую траву. В Пуату цена сетье зерна поднялось до ста су. И была сильная эпидемия: „священный огонь“ пожирал бедняков в таком большом числе, что церковь Сен-Мэксен была полна больными». 1263 год: «Очень сильный голод в Моравии и Австрии; многие умерли, ели корни и кору деревьев».¹

По учению итальянского богослова Иоахима Флорского (1132—1202 гг.) после 1260 года «нечестивые будут стерты с лица земли», начнется идеальная «эра святого духа — царство мира и правды на земле».

Но жизнь никак не хотела слушаться богослова. Иисус, казалось, отсиживался в своем царстве, которое «не от мира сего» и вовсе забыл своих почитателей. В1277 году «в Австрии, Иллирии и Каринтии был такой сильный голод, что люди ели кошек, собак, лошадей и трупы»¹. В 1286 году по причине сильного голода Парижский епископ разрешил беднякам есть мясо во время Великого поста. Для христианина есть мясо в святой пост — грех страшный, но что делать, если неурожай и хлеба нет? И все же звучит все это как-то странно — а мясо то откуда возьмется? Разве что, как и раньше…

Они даже откапывали недавно погребенные трупы. Редкие оставшиеся в живых животные, бродившие без пастухов, подвергались меньшей опасности, чем люди. В Турню (город во Франции) некто посчитал возможным дойти до конца в этой ужасной логике: этот человек стал продавать на рынке вареное человеческое мясо. Правда, такое оказалось уже слишком: его схватили и сожгли живьем. Страшный товар закопали в землю; какой-то голодный раскопал его и съел, однако, обнаруженный на месте преступления, был также схвачен и сожжен.⁵

Наглядной иллюстрацией европейской жизни может служить демографическая ситуация. «Отметим, что число европейцев начала ХIV в., по максимальной оценке, было чуть выше, чем в конце II в., в эпоху римского процветания», — пишет Жак ле Гофф.¹ То есть за более чем тысячу лет население Европы осталось практически таким же.

Средневековый Запад — это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод. В крестьянском фольклоре особым соблазном обладали мифы об обильной еде: мечта о стране Кокань, которая позже вдохновила Брейгеля. Но еще с ХIII в. она стала литературной темой как во французском фаблио «Кокань», так и в английской поэме «Страна Кокань». Воображение средневекового человека неотступно преследовали библейские чудеса, связанные с едой, начиная с манны небесной в пустыне и кончая насыщением тысяч людей несколькими хлебами. Оно воспроизводило их в легенде почти о каждом святом, и мы читаем о них чуть ли не на любой странице «Золотой легенды». Чудо св. Бенедикта очевидно: «Великий голод свирепствовало всей Кампаньи, когда однажды в монастыре святого Бенедикта братья обнаружили, что у них осталось лишь пять хлебов…¹

Но у нищего народа не было и этих пяти хлебов на «клонирование». А если бы и нашлись, то им пришлось бы убедиться, что Христос действует только в библейских сказках. Чудеса закончились в сказаниях евангелистов. Христос больше не работал.

Чем же питались эти люди? Что за эпидемии «огненной чумы» упоминаются из года в год в хрониках? Питались, конечно, в основном хлебом (забудем на время о каннибализме), только вот каким хлебом?

Чтобы увеличить объем муки или отрубей, к ним старались что-нибудь подмешать, например белую глину, разновидность каолина, и тогда голод сменялся отравлением. Бледные и исхудалые лица, вздутые животы, груды трупов, которые уже не было сил хоронить по одному и которые накапливались «до пяти сотен и более» и затем сваливали, нагими или почти нагими, в огромные общие ямы…⁵

Или же устами хрониста-очевидца:

В округе Макона творилось нечто такое, о чем, насколько нам известно, в других местах и не слыхивали. Многие люди извлекали из почвы белую землю, похожую на глину, примешивали к ней немного муки или отрубей и пекли из этой смеси хлеб, полагая, что благодаря этому они не умрут от голода. Но это принесло им лишь надежду на спасение и обманчивое облегчение. Повсюду видны были одни лишь бледные, исхудалые лица да вздутые животы, и сам человеческий голос становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц.⁶

На фоне нескончаемого голода, эпидемий «злых корчей», проказы и чумы появляются новые «клапаны выпуска безумия» — флагелланты-самобичеватели, пляски святого Витта и т.д. Набирает обороты декларированная в 1215 году инквизиция. Первоначальное преследование еретиков плавно переходит в охоту на ведьм, «одержимых бесами» и «совокупляющихся с дьяволом». Это сопровождается судами над кошками, коровами, свиньями. В ответ на пляски Витта появляются и первые костры из горящих кошек, обвиненных в вызове болезней и в сношениях с дьяволом (до того кошек обычно не жгли, только бросали с колоколен). Возникают добрые традиции вызова колокольным звоном на церковный суд червей и гусениц, опустошающих поля. Бедняки и пастухи неоднократно поднимают кровавые восстания с 1096 по 1320 год. «Достаточно было какому-нибудь мессии объявить о грядущих временах равенства, предсказанных свыше, как эта армия начинала громить евреев — врагов и кровопийц христиан, пытаясь при этом вернуть церковь к ее первоначальной бедности. Народные походы представляли собой также паломничества самобичевателей, особенно после 1349 года, когда, в частности, в Нидерландах и Германии это движение стало на путь поиска тысячелетнего царства, кровавого и воинствующего. Они пребывали в убеждении, что их очищающая жестокость и смерть нечистых приблизят тысячу лет счастья».⁸

***

Но вот тяжелые времена проходят, затихают крестовые походы, и к позднему средневековью наступает, казалось бы, более приличная жизнь. Крестоносцы привозят из походов полузабытую идею бань, и европейцы понемногу начинают мыться. Выходит и самая первая кулинарная книга, сохранившаяся до наших дней, «Forme of Cury», которая была написана в 1390 году шеф-поваром Ричарда II. Обычно во многих работах о XIV веке даже приводятся данные о том, что уровень потребления мяса в Германии становится 100 кг. на душу населения, что чуть ли не больше современного. И это истинная правда. Но вполне объяснимая.

Дело тут в том, что в 1348 году в Европу вернулась чума, уже унесшая ранее, в VI веке, половину населения Европы (здесь и далее мы пока будем придерживаться общепринятой теории, что «черная смерть», как и чума Юстиниана, были именно чумой, хотя абсолютной уверенности ни в том, ни в другом случае в этом нет). На этот раз Черная смерть уничтожила от четверти до трети европейского населения. Так что не мяса стало больше, а едоков меньше. А главное — стало много необрабатываемых полей. Профессор Мелитта Вэйс Адамсон (Melitta Weiss Adamson) дает простой ответ на эту загадку.

В средневековье мясо было дороже хлеба в четыре раза, что делало его обычно недосягаемым для бедных слоев общества. Только после Черной смерти, когда до 70 процентов полей лежали под паром и в конечном счете использовались как пастбища для животных, стало доступно больше животных продуктов типа мяса, молока, масла и сыра, и в последующие десятилетия потребление этих продуктов повысилось до уровня, которые даже превзошел уровень Западной Европы конца двадцатого века. Кроме же времени этой аномалии, мясо было относительно дорого и было в нехватке большую часть средневекового периода.¹¹

А дальше, после небольшой передышки, все снова начало становиться хуже. Хлеб начал постепенно заменять мясо. Сначала процесс шел очень медленно, но потом набрал обороты. С четырнадцатого по восемнадцатый век потребление мяса в Германии уменьшилось в семь раз. Согласно вычислениям немецкого экономиста Абеля, средняя кривая потребления мяса начала просто обрушиваться с 1550-х годов. Во Франции было еще хуже. «Ситуация с пищей у французов, да и европейцев вообще, начала ухудшаться с середины шестнадцатого столетия, — пишет профессор Мадлен Феррьер. — Мясники, столь многочисленные на юго-западе в позднем средневековье, стали играть минимальную роль в городской жизни. В городе Монпеза-де-Кэрси было восемнадцать мясников в 1550 году, десять в 1556, шесть в 1641, два в 1660 и один в 1763»¹². В связи с сокращением потребления мяса люди стали потреблять больше хлеба. А французы, согласно Феррьер, стали «самыми большими едоками хлеба во всем мире». Поэтому, с учетом тут же последовавших из-за большого потребления хлеба возгораний «огня св. Антония», все стало совсем плохо.

Не зря Ле Гофф писал, что «Средневековый Запад жил под постоянной угрозой падения в пропасть»¹.И эта пропасть не замедлила проявиться в довольно, казалось бы, неожиданной форме. «Случаи колдовских процессов увеличились медленно, но устойчиво, с XIV по XV век. Первые массовые процессы появились в XV столетии. …а приблизительно с 1550 года кривая преследований взлетает со скоростью кометы»¹³. Эти строчки принадлежат историку Дженни Гиббонс (Jenny Gibbons) и были напечатаны в журнале The Pomegranate еще в 1998 году. Но, похоже, никто так и не замечает полной корреляции этого наблюдения с описанным выше увеличением потребления ржи. К этому же времени (1550—1560) относится и резко увеличивавшийся страх перед угрозой злых чар — например, боязнь завязывания узелка и кастрации⁸.

***

На излете средневековья ситуация с агрессивными нравами европейцев и каннибализмом никак принципиально не меняется.

Грубое насилие, естественно, было повсюду, но временами оно принимало особо патологический характер. В дополнение к травле и сжиганию ведьм, что было делом обыденным в большинстве мест, в 1476 году в Милане толпа в ярости разорвала человека на куски, и затем его мучители съели их. В Париже и Лионе гугенотов убивали и резали на части, которые потом открыто продавались на улицах. Не были необычными и другие вспышки изощренных пыток, убийств и ритуального каннибализма.¹⁴

Немецкий врач шестнадцатого столетия странным образом описывает свинину. «Под „свининой“ он пишет: „говорят, что свинина подобна человеческой плоти“»¹¹.

Но, может, хоть к XVII веку жизнь станет лучше? Увы, начало эпохи Просвещения нас тоже не порадует. Вот крайне сокращенные штрихи главы «Священный и вульгарный каннибализм» из книги «Хлеб мечтаний» профессора Пьера Кампорези:

В период Тридцатилетней войны и Фронды, когда кора деревьев и даже грязь использовалась в отчаянной надежде продлить страдания человеческого существования на несколько дней или часов, даже разложившиеся туши животных, погибших от чумы, жарились, чтобы добыть скудную галлюциногенную пищу…
Несколько жителей Пикардии, „...что мы не посмели бы утверждать, если бы сами не видели то, что так ужаснуло нас, съело свои собственные руки и умерло в отчаянии“…
Нет сомнения, что такие отчаянные формы людоедства были весьма часты в Западной Европе семнадцатого столетия. В 1637 году, согласно другому свидетельству из Франции, которая была чересчур плотно заселена, в поисках пригодного белка люди искали туши мертвых животных; дороги были завалены людьми, большинство которых падало от слабости или умирали... Наконец, дошло и до поедания человеческой плоти.
Однако, что уже за пределами ужаса — не оправданное исторически (и, также, возможно, не оправданное диетически) — людоедство стало вполголоса восхваляться, и не столько из-за любви к парадоксу, как с учетом его эффективного содействия сохранению человеческих жизней....
…Неопределенность позиций богословов шестнадцатого и семнадцатого столетия и казуистов в этом вопросе: „законно ли когда-либо есть человеческую плоть“…
…Иезуит Джована Стефано Меночио, в главе своей работы Stuore рассуждает о тех: „кто, стимулируемый голодом, или по обычаям варварским, ест человеческую плоть — при каких обстоятельствах она может быть съедена без согрешения“....
…Но люди, умирающие от голода, больше похожие на „тени мертвецов“ чем на живых существ, „изнуренные, израненные и бледные из-за критического недомогания... тени, а не человеческие тела“, могли стать некрофагами-мясниками для других людей…
...Мы никогда не сможем узнать, сколько тонн человеческой плоти потреблялось в новую эру, даже при том, что существование тайного поедания — за пределами обсуждения. Именно это тайное качество делает поедание человеческой плоти неизмеримым…
…Редкий пример мудрости посреди такого большого количества европейского скотства — Монтень понял, что намного больше варварства в поедании живого еще человека, чем в поедании мертвого…⁴

Отражая общественный интерес, в XVII веке немецкий скульптор Леонард Керн наряду со статуэтками муз вырезает из слоновой кости свою «женщину-каннибала».

Конечно, бывали и более сытые годы. И знать в то время пировала, устраивала торжественные приемы и пышные балы, не думая о голоде, а наряду с религиозными и алхимическими трактатами выпускались кулинарные книги. И правящие классы черного хлеба не едят, только белый. Но лучше ли в это время живется простым людям? Для описания «сельской жизни в более спокойные моменты» профессор Дэвид Станнард приводит текст XVII века Жана де Лабрюйера (Jean de La Bruyere) о французских крестьянах того времени:

«Угрюмые животные, самцы и самки рассеяны по стране; грязные и мертвенно бледные, испаленные солнцем, прикованные к земле, которую они роют и перелопачивают с неукротимым упорством; они даже владеют своего рода даром членораздельной речи, и когда выпрямляются, то на них можно заметить человеческие лица, и они действительно люди. Ночью они возвращаются в свои логова, где они живут на черном хлебе, воде и кореньях».¹⁴

Хотя Станнард и напоминает, что знаменитый французский моралист и мастер церковного красноречия Лабрюйер сатиричен, но считает, что «его описание содержит ключевые элементы правды» (ibid).

Схоже и описание английским историком Лоренсом Стоуном, специалистом по Британской истории «нового времени», типичной английской деревни: «Это было место, полное ненависти и злобы; единственное, что связывало его обитателей, — это эпизоды массовой истерии, которая на время объединяла большинство жителей для преследования и мучения местной ведьмы»¹⁵. По мнению Станнарда, эта цитата Стоуна справедлива и для всей остальной Европы тех лет.¹⁴

Нет ничего странного в том, что европейские медики со временем начинают считать человеческие трупы лучшей панацеей от всех болезней. Лекарственные средства на основе частей человеческого тела использовались в Европе в XVI—XVII веков почти так же часто, как травы, коренья и кора. В начале XVII века в приготовлении лекарств широко использовались останки казненных, а также трупы попрошаек и прокаженных. Предпочитались трупы умерших насильственной смертью, так как считалось, что все организмы имеют предопределенную продолжительность жизни. Следовательно, если человек умер неестественным способом, из трупа можно извлечь остаток неизрасходованного еще запаса жизненной энергии и, соответственно, вкусив его плоти, можно заполучить оставшиеся годы его жизни. «Человеческое мясо следует нарезать на мелкие кусочки, добавить чуточку мирры и алоэ, несколько дней выдержать в винном спирте, а затем провялить в сухом помещении» — учил немецкий фармаколог XVII века Иоганн Шредер, известный своими работами с мышьяком. Части трупа и кровь были предметами первой необходимости, которые имелись в каждой аптеке, утверждает давно занимающийся этой темой британский историк медицины Ричард Сагг (Richard Sugg) из университета Дарема, а самыми прилежными каннибалами были не жители Нового Света, а европейцы. «Все это из-за веры в жизненную силу организма», — говорит историк. Сагг также приписывает религиозное значение поеданию человеческой плоти. Для некоторых протестантов, пишет он, это служило своего рода заменой евхаристии, вкушением тела Христа в Святом причастии. Некоторые монахи даже готовили особый «мармелад» из крови мертвецов. Предмету медицинского людоедства в господствующей западной медицине уделяется удивительно мало внимания историков, считает Ричард Сагг. Это явление было далеко не маргинально, как принято представлять, а являлось частью многих основных медицинских теорий нового времени.¹⁷

В эпоху Возрождения обрел особую популярность порошок из египетских мумий, считавшийся «эликсиром жизни». Хорошая степень сохранности забальзамированных тел представлялась знаком наличия особенных целебных сил. Этим обуславливался «выбор весьма мрачного лекарственного материала, высоко ценимого в эту эпоху, мумие; обращение к нему — это доведенная до пароксизма попытка усилить жизненную энергию ароматов. Аббат Руссо прямо говорит об этом: „Поскольку человек — повелитель всех тварей, то ни одно животное по своим целебным свойствам не может сравниться с человеческим телом“».¹⁶ Одним из ярых сторонников использования трупов в лечебных целях был знаменитый Парацельс, по мнению которого лучшее мумие — это плоть повешенного мужчины, желательно 24 лет и рыжего. Особо модным стал рецепт ученика Парацельса Кроллиуса.

В XVII веке, когда увлечение мумие достигло своего апогея, одним из самых удачных рецептов его изготовления считался рецепт Кроллиуса. Действие входящих в него благовоний многократно усилено за счет ингредиента, максимально близкого к жизни — тела молодого человека, умершего насильственной смертью. Согласно Кроллиусу, необходимо обзавестись трупом казненного преступника — молодого и желательно рыжего, поскольку рыжина есть символ жизненной силы. Затем отделить мясистые части, вытопить жир, хорошо промыть винным спиртом и держать под солнечными и лунными лучами два дня и две ночи, чтобы очистить содержащиеся в плоти жизненные принципы. Далее натереть их миррой, шафраном и алоэ и, наконец, подвесить над огнем, «как это делают с бычьими языками и свиными окороками, которые подвешивают над очагом, чтобы они приобрели восхитительный аромат».¹⁶

 Очереди страждущих купить язык казненного стояли к виселицам. Антрополог Бет Конклин (Beth Conklin), пишет о датских эпилептиках, толпы которых стояли вокруг эшафотов с чашами в руках, стремясь успеть выпить кровь, пока она течет из еще дергающегося тела. Проповедник Джон Кеоф в XVII веке при головокружениях рекомендовал толченое человеческое сердце — «по щепотке с утра на голодный желудок». Король Карл II заплатил большие деньги за тайный рецепт приготовления лечебных капель из черепов, вошедших в историю как «капли короля». Рецепт восходил все к тому же Парацельсу, который предлагал брать для приготовления снадобья три черепа «умерших насильственной смертью и еще не похороненных». Король принимал эти капли каждый день. «Гарманн приводит также рецепт „божественной воды“, названной так за свои чудесные свойства: берется целиком труп человека, отличавшегося при жизни добрым здоровьем, но умершего насильственной смертью; мясо, кости и внутренности разрезаются на мелкие кусочки; все смешивается и с помощью перегонки превращается в жидкость».¹⁸

^***

«Даже на уровне повседневной жизни полуголодные, дурно питающиеся люди были предрасположены ко всем блужданиям разума: снам, галлюцинациям, видениям. — писал Ле Гофф о современниках мистика Рюйсбрука. — Им могли явиться дьявол, ангелы, святые. Пречистая дева и сам Бог»¹. И эти «блуждания разума» не могли не затронуть даже образ самого Христа, который, как показывает Хейзинга, стал зачастую подсознательно восприниматься гастрономически — либо как поджариваемый агнец, насаженный на «вертел честнаго креста», либо, наоборот, как людоед. «Не только склонный к гротеску Брюгман, но и безупречный Рюйсбрук, говоря о любви к Богу, охотно прибегает к образу опьянения. Рядом с последним стоит образ голода» — замечает профессор Хейзинга.

«Голод его (Христа) велик безмерно; он пожирает нас до основания, ибо едок он прожорливый и голод его ненасытен: он высасывает самый мозг костей наших. И все ж мы желаем того с охотою, и тем больше желаем того, чем больше приходимся мы ему по вкусу. И сколь бы он от нас ни вкусил, он не отступит, ибо голод его ненасытимый и прожорливость его без меры… Если б возмогли мы узреть то алчущее вожделение, с коим печется Христос о нашем блаженстве, мы не стали бы упираться и ринулись ему прямо в глотку. Когда же Иисус поглощает нас в себя целиком, взамен дает он нам самого себя, и этим дает он нам духовные голод и жажду, дабы вкушали мы его с вечной усладою.¹⁹

Если мы с помощью Хейзинга перенесемся из Нидерландов через несколько веков во Францию, то и там мы встретим схожее гастрономическое описание Господа от аббата Жана Бертелеми.

Вы съедите его поджаренным на огне, хорошо пропеченным, не пережаренным и не подгоревшим. Ибо как пасхального агнца, помещаемого меж двумя кострами из поленьев или из углей, надлежащим образом томили и жарили, так же и сладчайшего Иисуса в Страстную Пятницу насадили на вертел честнаго креста...».¹⁹

Когда представление о Боге накладывается на столь близкий и знакомый повседневный голод, смешиваются с ним, человеческая психика не только «прибегает к образу опьянения», но и генерирует довольно специфические образы божественного. Приведу еще одну цитату Хейзинга.

Вторжение божественного переживается так же, как утоление жажды и насыщение. Одна приверженка нового благочестия из Дипенвеена чувствует, что ее словно бы затопляет кровь Христова, и теряет сознание. Окрашенные кровью фантазии, постоянно поддерживаемые и стимулируемые верой в пресуществление, находят выражение в дурманящих загробных видениях, как бы озаренных алым сиянием. Раны Иисусовы, говорит Бонавентура, — это кроваво-красные цветы нашего сладостного и цветущего рая, где душа будет вкушать нектар, порхая, как мотылек, с одного цветка на другой. Сквозь рану в боку душа проникает вплоть до самого сердца. Райские ручьи также струятся кровью. Алая, теплая кровь Христа, источаемая всеми ранами, устремляется у Сузо через рот в его сердце и душу. Екатерина Сиенская — одна из святых, припавшая к ране в боку и пившая кровь Христову, подобно тому как другим выпало на долю отведать молока из сосцов Марии: св. Бернарду, Генриху Сузо, Алену де ла Рошу.¹⁹

***

Но ведь отнюдь не каждый год был такой дикий голод, как описано выше. Были и более-менее спокойные года. Так достаточно ли только голодного мора, чтобы объяснить печальную демографическую ситуацию в Европе? Нет, не достаточно, утверждают социолог Сюзан Уоткинс и демограф Этьен ван де Валле.²⁰ По их мнению население могло восстанавливаться и расти быстрее, чем умирать от голода. Но если не сам голод, так что же? Конечно, религиозные войны и крестовые походы тоже внесли свою немалую лепту, достаточно вспомнить хотя бы тридцатилетнюю войну, которая закончилась просто потому, что некому стало воевать. Но, кроме голода, основной причиной вымирания являлись эпидемии, поражавшие ослабленное голодом население.

Те, кто не умирал от голода, подвергались другим опасностям. Плохо питавшиеся, употреблявшие в пищу недоброкачественные продукты, павших животных, насекомых, даже землю, физически ослабленные люди легко становились жертвами болезней, в том числе хронических, уродовавших их и, в конечном счете, также убивавших.²

Какая часть населения умирала от голода, а какая от нескончаемых эпидемий, определить довольно сложно. «Так как обе причины смерти, болезни и голод, были настолько обычны повсюду в Европе, — пишет Станнард, — авторы дошедших до нас хроник не позаботились (или были неспособны) разделить эти причины. Следовательно, даже сегодня историкам трудно или невозможно различить, кто из населения умер от болезни, а кто просто оголодал до смерти».¹⁴

Но какие эпидемии, кроме Черной смерти, наиболее массово косили население Европы? Казалось бы, это определить еще сложнее, учитывая уровень средневековой, да и пост-средневековой диагностики (точнее, ее полное отсутствие). Но, изучая этот вопрос, историк Мэри Матосян выяснила характерную тенденцию. До XVIII века к северу от Альп и Пиренеев максимум смертности приходилась на весну, август и сентябрь.²¹ Это не совпадало с обычным пиком смертности от тифа, дизентерии, оспы, менингита и пр. Но в эти данные хорошо вписывались эпидемии «огня св. Антония». Со временем, и с учетом других факторов и данных, стало ясно, что в основном население Европы массово вымирало не только и не столько от голода непосредственно, сколько от чумы и отравления спорыньей (эрготизма). Смертность от «огненной чумы» была сравнима с количеством жертв от чумы обыкновенной.

В прошлом отравления спорыньей по причине загрязненности муки наблюдались довольно часто и носили характер эпидемий. Во время сильных вспышек число жертв приближалось к количеству жертв во время чумы и холеры.²²

В средние века массовая гибель людей происходила в основном от двух болезней, смертность от которых превышала смертность от всех остальных, вместе взятых: чумы и эрготизма. Эрготизм — это отравление алкалоидами спорыньи, попавшими в муку и из зерен ржи, зараженных склероциями). Алкалоиды вызывают сокращения мышц. Высокие их дозы приводят к мучительной смерти, низкие — к сильным болям, умственным расстройствам, агрессивному поведению. Интересно, что начало многих войн в средневековой Европе совпадало с массовым отравлением спорыньей.²³

Логично будет предположить, что смерть от «огненной чумы» составляла значительно большую долю, ибо дело даже не в том, что эпидемии «огневицы» случались чаще эпидемий чумы, но главное — спорынья приносит не только непосредственную смерть от эрготизма, а чревата (при употреблении в меньших дозах), как и указано в цитате выше, «умственными расстройствами» и «агрессивным поведением». Что в свою очередь приводит людей к гибели. Это мы и будем наблюдать на протяжении всей европейской истории — от времен крестовых походов до Французской Революции. Умственные расстройства — или, проще говоря, галлюцинации и разные «божественные видения», «дьявольские наваждения» и агрессия начнут уменьшаться тогда, когда Европа перестанет сеять рожь и перейдет на пшеницу и картофель.

Итак, «злые корчи» сотрясали Европу. В «огненной чуме» сгорало ее население. Что же такое спорынья, столь часто упоминаемая в вышеприведенных цитатах, и каково ее действие?

1. Жак ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада. М.: «Прогресс», 1992.

2. Филиппов Б., Ястребицкая А. Европейский мир Х—ХV вв. М, 1995.

3. «Life in the Year 999» By Kennis Wessel, Ph.D. 1999.

4. Piero Camporesi. Bread of Dreams: Food and Fantasy in Early Modern Europe. University of Chicago Press, 1989.

5. Эдмон Поньон. Повседневная жизнь Европы в 1000 году. М. 1999.

6. Рауль Глабер (Raoul Glaber), в 1032—1034 гг., цит. по (1)

7. К. Фламмарион. Конецъ Мiра. С.-Петербургъ, 1895. Прибавленіе. Конецъ міра по верованиямъ минувшихъ вековъ.

8. Жан Делюмо. Ужасы на Западе. М.: «Голос», 1994.

9. Граф М.В. Толстой. История Церкви. М., 1870. Кн.5. Гл.9.

10. Сигеберт Жамблузский, 1090 г., цит по (1)

11. Melitta Weiss Adamson. Food in Medieval Times. Greenwood Publishing Group, 2004. p. 174.

12. Madeleine Ferrieres. Sacred Cow, Mad Cow: A History of Food Fears. New York: Columbia University Press, 2006.

13. Gibbons J. Recent Developments in the Study of The Great European Witch Hunt. The Pomegranate, N5, 1998.

14 David E. Stannard. American Holocaust: Columbus and the Conquest of the New World. Oxford University Press, 1992. p.57-60.

15. Lawrence Stone. The Family, Sex and Marriage in England, 1500-1800. London: Weidenfeld & Nicolson, 1977.

16. Анник Ле Герер. Ароматы версаля в ХVII—XVIII вв.: Эпистемологический подход. Ароматы и запахи в культуре. Книга 1/ Cост. О.Б. Вайнштейн. М.: НЛО, 2003 (http://old.absentis.org/history/eu/annick_le_guerer.htm)

17. Sugg, R, «Good Physic but Bad Food»: Early Modern Attitudes to Medicinal Cannibalism and its Suppliers. Oxford University Press on behalf of the Society for the Social History of Medicine, 2006. (http://shm.oxfordjournals.org/cgi/content/abstract/19/2/225). см. также Kannibalismus in der Medizingeschichte Europas (http://www.youtube.com/watch?v=1-0nqv4FV3Y)

18. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: «Прогресс» - «Прогресс-Академия», 1992.

19. Хёйзинга Й. Осень Средневековья: Соч. в 3-х тт. Т.1. М.: «Прогресс» - «Культура», 1995. С.198-200

20. Susan Cotts Watkins and E. van de Walle. Nutrition, mortality and population size: Maltus' court of last resort. «Journal of Interdisciplinary History» 41. 1983. pp. 205-207.

21. Mary Kilbourne Matossian. Poisons of the Past: Molds, Epidemics and History. Yale University Press, 1989. p.5.

22. Спорынья (маточные рожки) — Аналитический обзор. Р. В. Куцик, Б. М. Зузук. Ивано-Франковская государственная медицинская академия, 2002. (http://www.provisor.com.ua/archive/2002/N12/art_27.htm)

23. Ю.Т. Дьяков, доктор биологических наук. Грибы и их значение в жизни природы и человека. Соросовский образовательный журнал, 1997, №3, с. 38-45. (http://www.pereplet.ru/obrazovanie/stsoros/277.html)

© Absentis 2004, updated